просто долго-долго задавал вопросы, а я отвечал; так долго, что часы казались мне днями. Говорил
он по-английски плохо, но вполне вразумительно. Речь
его звучала безо всякого выражения.
Он спрашивал, кто я, и что я, как я очутился на том пастбище, и почему был в скафандре. Я никак не мог понять, как
он реагирует на мои ответы. Я с трудом сумел объяснить, в чем заключалась моя работа в аптеке. Растолковать, что такое рекламный конкурс я сумел, но зачем их проводят,
он так и не уяснил. Но зато я уяснил, что ответы на многие
его вопросы мне вообще неизвестны. В частности, я не знаю точную цифру населения Земли, и не знаю, сколько тонн протеина мы производим ежегодно.
Наконец, он приказал своим подручным:
– Уберите это.
Толстяк сглотнул слюну и спросил:
– За борт?
Он вел себя так, как будто решить, убить меня или нет, было все равно, что решить, понадобится еще ему кусок веревки или его можно выбросить.
– Нет. Оно глупо и необучено, но может пригодиться. Бросьте его обратно в карцер.
– Есть, босс.
Они выволокли меня за дверь. В коридоре толстяк сказал:
– Давай ему ноги распутаем, пусть сам идет.
– Заткнись, – ответил тощий.
Когда мы вернулись, Крошка была на месте, но даже не шелохнулась; ее, видно, угостили еще одной дозой голубого света. Перешагнув через нее, они бросили меня на пол. Тощий рубанул меня ребром ладони по шее, чтобы я отключился. Когда я очнулся, их уже не было. Я, развязанный, сидел около Крошки.
– Что, досталось? – спросила она взволнованно.
– Угу, – согласился я и меня всего передернуло. – Чувствую себя девяностолетним стариком.
– Всегда легче, если не смотришь на него, особенно если не видишь глаз. Отдохни немного, тебе станет лучше. – Она посмотрела на часы. – До посадки всего сорок пять минут. Вряд ли нас побеспокоят еще раз.
– Как?! – Я даже подпрыгнул. – Я там был всего час?
– Даже меньше. Но кажется, что всю жизнь. Я знаю.
– Чувствую себя как выжатый лимон. – Я нахмурился, припомнил кое-что. – Слушай, Крошка, я ведь не очень-то испугался, когда они за мной пришли. Я был намерен требовать объяснений и немедленного освобождения. Но ему я вообще ни одного вопроса не задал.
– И не задашь. Я пробовала. Вся сила воли уходит, как в песок, и чувствуешь себя кроликом перед удавом.
– Ага.
– Ты понимаешь теперь, Кип, почему я обязана была воспользоваться малейшим шансом, чтобы удрать? Тогда ты мне не верил, а сейчас?
– Еще как!
– Спасибо. Я всегда говорю, что мне плевать на мнения других, но на самом деле это не так. Мне обязательно нужно было суметь вернуться к отцу и все рассказать ему… потому что он один-единственный человек на свете, кто просто поверит моим словам, каким бы бредом они ни казались.
