«Скажи на милость, сейчас ночь напролет на ногах — нипочем! Ни в одном глазу спать неохота! Весь устаток — как с масла вода. А бывало, — вспоминал, — когда был у пирожника, только и помысла, чтобы выспаться».
Ночевал он там зимой в низком темном подклете, где всегда несло холодом по ногам, как ты их ни прячь под солому, летом — в душном подсенье, заваленном кулями с мукой. Когда, бывало, удавалось устроиться ночевать в пекарне на широкой печи, приятно охватывало тепло, запах квасного теста, и он спал, храпел в позе внезапно убитого человека. Спокойный сон продолжался, правда, недолго, среди ночи начиналась растопка печи, дым выбивало наружу, он тянулся под потолком в дверь, завешенную половиками, едкими комьями вползал в рот. Тогда Алексашка свешивал голову с печи, ловко прилаживал ее к кирпичам ив этой замысловатой позе храпел уже до утра. Вставал с петухами. С темна до темна на ногах с тяжким коробом за спиной; надрывно кричал, пел, зубоскалил, расхваливал пироги, закликал покупателей.
Пироги зачастую выпекались с зайчатиной — против говядины она много дешевле. А крещеному человеку положено есть мясо скота, у коего раздвоены копыта. Многие считают за грех зайца есть, стало быть, надо было лукавить, «с говядиной» говорить, принимать весь грех на себя.
— Один бог без греха, — улыбался в бороду хозяин. — Смотри лучше, парень, чтобы бока были целы.
И Алексашка старался. Лучшим разносчиком слыл в заведении. Было не раз, когда за день по три короба продавал.
Больших трудов стоило Алексашке отойти от хозяина. С неохотой отпустил пирожник парнишку и сделал это только потому, что его брал в свою прислугу важный господин — полковник государевой службы.
— И чего тебя нелегкая сюда принесла! — ругал Алек-сашку Евстигнеич при встречах. — Или русских мало в Москве?
— Для нас везде один мед, — отмахивался Алексашка.
— Вот тебя здесь скоро под немца оденут.
— А по мне хоть под турка, — встряхивал Алексашка кудрями, — только бы жизнь была подходящая.
— Эх, малый! — вздыхал Евстигнеич. — Молодо, не созрело…
— А старо переспело! — ввертывал Алексашка.
— Да непутевая твоя голова! По-твоему, турки-то на страшном суде на какой стороне стоят?
— Оно и приказные, которые душою кривы, на той же стороне стоят. Сам же, дядя Семен, говорил.
— Это истинно, парень, — соглашался Семен. И смеялся: — Ох, бесененок! И востер же ты, как я погляжу.
— По мне, — говорил Алексашка, — грех — в орех, а зернышко в рот. Пусть в кого хочешь веруют. А живут они, дядя Семен, сытно, весело, чисто. Смотри, какие девки у них: приветливы, разбитухи. А уж ядрены да ямисты, словно мытые репки.
