Короче, звонки стали следовать каждые пятнадцать минут практически всем, кто собирался ехать на учредительный съезд из Ленинграда; ко многим заявились менты с твоими кагэбэшниками и кого угрозами, кого просьбами заставили или уговорили никуда не ехать и вообще из дома сегодня не выходить. Жене я больше не звонил, но ей названивал Митя Волчек, что сейчас работает на Свободе, а тогда выпускал Митин журнал и успокаивал несчастную женщину, которой легко было быть высокомерной с милицией, но сидеть и не знать, что там с мужем, тоже не песня. Я же разозлился страшно. Какое им дело до моего журнала - ведь Горбачев каждый день поет на разные лады колыбельную о перестройке и гласности, что за мутотень? Не знаю, понимаешь ли ты, но если меня останавливать, я становлюсь особенно упрямым.
Я позвонил своему приятеля Захару Коловскому, теперь он директор Государственного музея фотографии, и мы вместе с ним стали обходным путем пробираться к Московскому вокзалу. Ведь у твоих ребят были, конечно, данные про мой билет и, значит, они ждали меня и у платформы, и у вагона. Короче, мы пошли так, чтобы выйти на платформу с обратной стороны, а Коловский мне был нужен как свидетель, если меня арестуют или отнимут все рукописи и документы, которые я вез на съезд. Короче, шли какими-то путями, дождались, когда подадут состав, как только появилась толпа на платформе, зашли на перрон с другой стороны, я заскочил в первый попавшийся вагон, дабы найти свое место, когда поезд тронется. Понятно, это ничего не гарантировало, пару лет назад Витю Кривулина сняли с поезда в Бологом, и тоже, кстати говоря, из-за его журнала, тогда еще самиздатского, знаменитого 37. К счастью, обошлось, хотя Захар мне потом рассказывал, что милиция и солдаты с автоматами стояли через каждые пять метров и проверяли документы почти у всех мужчин, входящих на платформу.
Ты мне можешь объяснить, что это было? Я до сих пор не понимаю. Кто-то предположил, что органы боялись, как бы мы не помешали встрече Горбачева, кажется, с Вилли Брандтом, назначенной в эти дни. Но при чем здесь это? Писатели, пусть и с нонконформистским прошлым, собираются встретиться, обсудить проблемы и учредить общественную организацию, которая будет защищать и представлять их интересы. При чем, здесь, скажи, Горбачев и Вилли Брандт, почему нужно являться вооруженным людям домой к писателю и пугать женщину с ребенком, в чем, поясни мне, конструктив? Я не понимаю.
