, так как не мог согласиться на ряд цензурных поправок, на что, увы, пришлось согласиться многим. И вообще был огорчен тем, что нонконформистская литература, по причине закономерной усталости, теряет свой пафос противостояния.
На языке кураторов Клуба из КГБ я ставил им палки в колеса. И сразу после выхода альманаха Круг, против чего, прежде всего, восставали именно разного рода советские писатели, не хотевшие конкуренции даже с отрецензированной новой литературой, мне стали передавать угрозы и предупреждения, открыто звучавшие со стороны твоих коллег. Помимо моего, по их мнению, деструктивного и вызывающего поведения, а также ряда других грехов, прежде всего, участия в первом номере только что вышедшего в Париже журнала Алика Сидорова Литературный «А-Я», были и другие резоны к тому, чтобы грозное внимание Литейного обратилось в этот момент на меня. Чисто объективный взгляд на картину общественного противостояния в Ленинграде без обиняков свидетельствовал, что пришел мой черед. Практически все более активные и политически ангажированные нонконформисты были уже арестованы, а запущенный конвейер борьбы с диссидентами - следствие, суд, тюрьма - нельзя было останавливать ни на секунду, ибо остановка свидетельствовала бы о ненужности (или о не столь важной функции) репрессивного аппарата. Диссиденты своей деятельностью оправдывали положение КГБ в структуре распределения власти, и многие это, конечно, понимали. Естественно, такой авторитетный и энергичный делатель как Витька Кривулин, был, несомненно, опаснее меня, но он был инвалид, и брать его означало получить ушат беспощадных и справедливых упреков со всего мира на свою голову.
Так или иначе я был предупрежден, однако, когда во второй половине февраля 1986 в моей однокомнатной квартире на Искровском проспекте прозвучал телефонный звонок и какой-то очень странный голос (с оттенком насмешки, как мне показалось) произнес: «Михаил Юрьевич? Павел Николаевич Коршунов, Управление КГБ по Ленинграду и области вас беспокоит. У нас накопился к вам ряд вопросов, пришла пора поговорить», - я оказался не готов. Представь, такой крутой мен, испытывающий радость от преодоления и причинения боли во время кумитэ, человек, редко испытывающий смущение и никогда не лезущий за словом в карман, вдруг почувствовал, что в горле у него пересохло, все мысли, будто из открывшейся внезапно заслонки, вынесло из башни, и я, боюсь, что совсем неуверенно, выдавил: «Что вы имеете в виду?» Почему-то ожидал официальной повестки и был готов к ней. Мы все были очень хорошо знакомы с книгой Володи Альбрехта
