- Покорнейше благодарим, ваше высокоблагородие!
И "напутствованный" таким образом мужичонка идет "вести новую жизнь".
Его место перед столом занимает каторжник в изорванном бушлате, разорванной рубахе, с подбитой физиономией.
- Ваше высокоблагородие! Явите начальническую милость! Не дайте погибнуть! - не говорит, а прямо вопиет он.
- Что с ним такое?
- Опять побили его! - докладывает старший надзиратель.
- Вот не угодно ли? - обращается ко мне смотритель. - Что мне с ним делать, - куда не переведу, везде его бьют. Прямо смертным боем бьют.
- Так точно! - подтверждает и надзиратель. - В карцер, как вы изволили приказать, в общий сажал, будто бы за провинность*. Не поверили, - и там избили. На работы уж не гоняю. Того и гляди, - совсем пришьют.
_______________
* Это делается часто; доносчиков, "для отвода глаз", подвергают наказанию, будто он в немилости у смотрителя. Часто доносчики, заподозренные каторгой, просят даже, чтобы их подвергли телесному наказанию, "а то убьют".
Человек, заслуживший такую злобу каторги, заподозрен ею в том, что донес, где скрылись двое беглых.
- А полезный человек был! - потихоньку сообщает мне смотритель. Через него я узнавал все, что делается в тюрьме.
И вот теперь этот "полезный человек" стоял перед нами избитый, беспомощный, отчаявшийся в своей участи.
Каторга его бьет. Те, кому он был полезен, - что они могут поделать с освирепевшей, остервенившейся каторгой?
- Наказывай их, пожалуй! А они еще сильнее его бить начнут. Уходят еще совсем!
- И уходят, ваше высокоблагородие, - тоскливо говорит доносчик, беспременно они меня уходят.
- Да хоть кто бил-то тебя, скажи? Зачинщик-то кто, по крайней мере?
- Помилуйте, ваше высокоблагородие, да разве я смею сказать? Будет! Довольно уж! Да мне тогда одного дня не жить. Совсем убьют.
- Вот видите, вот видите! Какие нравы! Какие порядки! Что ж мне делать с тобой, паря?
- Ваше высокоблагородие! - и несчастный обнаруживает желание кинуться в ноги.
- Не надо, не надо.
- Переведите меня куда ни на есть отсюда. Хоть в тайгу, хоть на Охотский берег пошлите. Нет моей моченьки побои эти неистовые терпеть. Косточки живой нет. Лечь, сесть не могу. Все у меня отбили. Ваше высокоблагородие, руки я на себя наложу!
В голосе его звучит отчаяние, и, действительно, решимость пойти на все, на что угодно.
Смотритель задумывается.
- Ладно! Отправить его завтра во 2-й участок. Дрова из тайги будешь таскать.
Это одна из самых тяжелых работ, но несчастный рад и ей, как празднику, как избавленью.
