- Хаим живой, я живой. Сунька Овруцкий живой, на ладан дышит. Мы тут еврейская обшественность. Мы ее тут терпеть не будем! - загнув третий палец, сторож опять присел, так и держа пальцы сложенными, будто готовясь скрутить дулю.
- Столько лет прошло. Что вы…
- А то, шо всех евреев в Остре постреляли, а ее нет. Она, видишь ты, живая. Ну ладно, может, в партизанов була - так и партизанов всех перебили, а она живая осталась, шоб потом такое варнякать! - Сторож не смотрел на родственника, а кричал в пространство: - Мы на фронте за шо воевали? Наших тут за что порасстреливали? Шоб мы потом так рассуждали, как Бэйлка?
- Успокойтесь, успокойтесь… - уговаривал родственник.
- Так я ж не со зла. Я за порядок, - сторож поправил медали и поднялся во весь рост.
- А Готлиб Гробман где похоронен? Вроде вы не показали, - родственнику пришлось задрать голову, чтобы посмотреть в лицо старика.
- Готлиб? Его соседка - Хомчиха - похоронила. В ту ж ночь, как его стрелили. На своем, православном кладбище - сюда нести пострашилась. Рассказывала, по-людски похоронила, в материю завернула - в мешковину чистую. Я счас там не найду. А Хомчиха умерла давно. При ней переносить сюда было как-то ж нехорошо - она ж старалась. Рысковала. А потом, как умерла, - из-за Бэйлки крепко злились. Так Готлиб на православном и лежит.
Сторож одернул карманы и пошел вперед, показывая дорогу к выходу:
- Один умник городской тут без меня решил обойтися. Дак заблудился! Ау-ау, кричит, как в лесу.
Родственник вернулся в Киев ни с чем. Из столичного отделения милиции слали запросы в Остер, но оттуда ничего утешительного не сообщали. Нет. Не появлялась. Не видели.
Если через семь лет Бэллу не найдут, по закону можно будет признать ее умершей.
* Мазл - счастье (идиш).
От автора | Изобрели швейную иголку: с зажимчиком на конце. Больше не нужно мучиться, втягивая нитку в ушко. Не нужно подбирать по толщине нитку к иголке - абсолютная совместимость со всем на свете. Хоть волосок цепляй, хоть целого верблюда.
Новые (или просто только теперь дошедшие до нас) иголки пока плохо расходятся. Но, конечно, со временем завоюют мир.
Моя Берта волшебных иголок не знала - не дожила. А то бы сказала: “Ой, теперь же все будет по-другому. И жизнь настанет другая, хорошая”.
(Цикл рассказов Маргариты Хемлин “Прощание еврейки” печатался в “Знамени”, N 10, 2005. - Ред .)
Берта родилась в Риге в 1915 году. Жили хорошо. Отец - аптекарь, мать - по хозяйству, Берта при матери, Эстер - старшенькая - в гимназии. В 16-м году, четырнадцати лет, Эстер поступила в партию большевиков. Ушла из гимназии и занялась революционной деятельностью. Родители надеялись, что дочка образумится. Нет! Во-первых, интересно, во-вторых, без нее революции не случится нигде. Потому что у нее - языки: немецкий, латышский, идиш и русский с французским так-сяк.
