Обычно в таких душещипательных местах повествование прерывается и видишь мелкий хвостик: " Продолжение в следующем номере". Или же внезапно начинается землетрясение.
Я тупо перебирал всяческие варианты, как гимназист, начисто позабывший, что следует за строкой "Мороз и солнце, день чудесный..." Не мог же я попросту сказать: "Шиш тебе, Оля!" Это явно не укладывалось в мой образ. Впрочем, почему бы и не сказать - хрен с ним, с образом.
Чувствуя себя препаршиво, я выдавил:
- Кажется, у меня нет при себе нужной суммы.
Но Оля играла в быстрые шахматы.
- Ничего, - улыбнулась она. - Петр даст взаймы!
Это был сильный, но чуть-чуть неточный ход. Он подключал Петю, который, как было заметно, хотел остаться вне игры, простым зрителем.
- Я не дам ему денег, - сказал Петя угрюмо. - Мы знакомы всего неделю чего доброго не отдаст!
- Он напишет расписку, - предложила Оля. - Или оставит чего-нибудь в залог...
- Ни расписок, ни залогов! - сказал я в отчаянии. - Мне не нужны эти деньги! Расплачусь кредитной картой.
Оля положила руку на мое плечо.
- Видишь, всегда можно найти выход - было бы желание! Кстати, мне не нравится столетний коньяк. Не хочу!
- Нет! Теперь выпьешь! - сказал я жестко, отбрасывая Олину руку и подзывая Ленина Ивана: - Ванюша, принеси этой стерве столетнего коньяку!
Казалось, его хватил легкий удар.
- О, простите, простите, но столетний коньяк кончился, - сказал он с таким видом, будто только что самолично допил бутылку. - Может быть, вас устроит пятидесятилетний?
- Нет, это барахло мы не пьем, - стремительно отреагировал я. - Нету ли портвейна? "Три семерки" или "Агдам".
Это добило Ленина Ивана. Он сокрушенно покачал головой, чувствуя, что предает свое русское имя.
- Тогда три кофе! - распорядился я.
- Столетней выдержки, - конечно же, добавила Оля.
ХЕЛЛУИН В ЧИЛИ-ВИЛИ
В быстрых карибских сумерках чернело перед нами огромное дерево. Его крона терялась в небесах. Иначе, как древом, его невозможно было назвать. Вероятно, на нем спасались от потопа Нене и Тата.
Ветви древа простирались по сторонам на многие метры. Оно было старым, это древо. И оно было голым.
А на ветвях его сидело множество громадных птиц. Казалось, это плоды древа. Длинные хвосты падали долу. Птицы были белы и недвижны. Но вдруг, внезапно, то одна, то другая пронзительно кричали загробно-металлическими голосами. Наверное, в этот самый миг где-нибудь на Земле отлетала грешная душа человеческая в лучшие, надеюсь, миры.
