-- Чтобы стать сновидящей, я должна была покорить себя (а также эго (англ. -- self) (прим. перев.)), -- пояснила Эсперанса. -- Вроде пустяк, но нет ничего тяжелее этого. Мы, женщины, самые несчастные пленники своего "я". Это "я"-- наша тюрьма. Наша тюрьма создана из команд и ожиданий, которые обрушиваются на нас с самого момента рождения. Если родился первенец, и это мальчик, тогда это праздник. Но если же это девочка, тогда пожимают плечами и говорят: "Все нормально. Я все же буду любить ее и сделаю для нее все".
Из уважения к этой старой женщине я не могла смеяться громко. Никогда я не слышала ничего подобного. Я считала себя независимой, но в свете того, что говорила Эсперанса, я была ничем не лучше остальных женщин. Вопреки своему обычному способу реагирования на такого рода идеи, я была с ней согласна. Я всегда осознавала, что предварительным условием того, что я женщина, является то, что я зависима. Мне всегда говорили, что женщине очень повезло, если ее настолько желает мужчина, что ради нее будет делать многое. Мне говорили, что для меня как для женщины унизительно самой делать что-то, что мне и так могут дать. В меня вбили, что место женщины дома, рядом с мужем и детьми.
-- Как и тебя, меня воспитывал авторитарный, хотя и снисходительный отец, -- продолжала Эсперанса. -- Как и ты, я считала себя свободной. Для меня понять путь магов -- что свобода не означает быть самой собой -- было равносильно тому, чтобы убить себя. Быть собой для меня означало утверждать себя как женщину. И осуществление этого занимало все мое время, мои усилия и энергию.
Маги, наоборот, понимали свободу как способность совершать невозможное, неожиданное -- сновидеть сновидение, не имеющее основания, реальности в повседневной жизни. -- Ее голос снова превратился в шепот, и она добавила: -- Знание магов -- это то, что волнующе и ново. Вообразить, что женщине нужно изменить себя и стать сновидящей.
Эсперанса сказала, что если бы ей не удалось победить себя, то это вернуло бы ее к жизни обычной женщины, той жизни, которую уготовили для нее родители. Жизни, состоящей из поражений и унижений. Жизни, лишенной тайны. Жизни, предопределенной привычкой и традицией.
Эсперанса ущипнула меня за руку. От боли я вскрикнула.
-- Тебе следует слушать более внимательно, -- заметила она.
-- Да, конечно, -- промямлила я виновато, поглаживая руку. Я была уверена, что никто не заметит ослабления моего интереса.
