– Доброе утро. Получили телеграмму? – осведомился я.
– Получила... Семенов ушел в армию, и, значит, никто к нам не приедет. Что же я скажу Матвею Андреевичу? Он так надеялся!
– А кто это Матвей Андреевич?
– Мой начальник, профессор. О нем я вчера вам рассказывала, – с чуть заметной досадой сказала девушка.
Тут меня осенила идея, от которой мне стало сразу весело.
– Слушайте, Таня, возьмите меня в помощники! – сказал я. – Едва ли я буду хуже ваших стариков.
Таня удивленно взглянула на меня.
– Вас?.. Но ведь вы должны лечиться. И потом... – Девушка замялась, остановившись взглядом на моей висевшей на перевязи руке.
Я поймал ее взгляд, вынул из перевязи руку и сделал несколько резких движений.
– Не беспокойтесь, Таня, рука у меня действует, а на перевязи висит, чтобы не затекала. Ее нельзя долго держать опущенной вниз, – пояснил я. – Я ведь еду не лечиться, а выздоравливать. Так не все ли равно где? Вы же сами хвастались, что место хорошее этот ваш Нур-и-Дешт.
Девушка колебалась. Серые глаза ее повеселели.
– Все будет хорошо, – шутливо продолжал я, – если только он, ваш профессор, не будет меня держать на пище святого Антония...
– Ну что вы! Еды у нас много! Только как же все-таки с санаторием вашим? Потом, дорога к нам трудная...
– Чем это трудная? Ведь вы же в четвертый раз собираетесь проделать ее.
– А вы не смотрите, что я невысокая: я сильная, – отвечала Таня. – Туда знаете как ехать? Отсюда до совхоза ходят автомашины – это сто двадцать километров. От совхоза нам дают обычно лошадь до поселка Туз-Куль – маленький такой колхоз, дорога к нему прескверная: песок и камни. А от Туз-Куля приходится доставать верблюда и пробираться километров тридцать через безводные пески. Я терпеть не могу ездить на верблюде: сидишь, словно на огромной бочке, и качаешься взад и вперед, как маятник. А верблюд, вы знаете, идет ровно четыре километра в час, не меньше и не больше.
Долго убеждать Таню мне не пришлось, и еще задолго до захода солнца пустая трехтонка, мячиком подскакивая на выбоинах, понесла нас на юго-восток от голубоватой линии снежных гор, в противоположную от санатория сторону. Мы сидели на полу у кабины, весело переглядываясь: разговаривать было невозможно – откусишь язык. Рыжее облако густейшей пыли взвивалось за кузовом машины, расползалось и скрывало холмы, за которыми осталась станция. Часа через три пути темная полоска тополей, маячившая на горизонте, раздвинулась перед нами, открыв два ряда белых домиков, разделенных широкой, как площадь, прямой улицей. Пирамидальные тополя поднимали вверх правильные ряды зеленых башен, а справа и слева к поселку сбегали пологие склоны, щетинившиеся светло-желтыми пучками чия.
