Из чулана он сделал игрушечку, для начала выбросив из него все лишнее. Первые два месяца он жил в нем бесплатно, а потом стал его бессрочно снимать у хозяйки за двести пятьдесят экю в месяц – цена по этому меридиану божеская. На другом меридиане, много севернее, пенсия его матери составляла двадцать пять экю.
В первый момент после улицы кладовая показалась ему манной небесной, подарком судьбы, выигрышем в рулетку, но постепенно все стало на свои места. Сделалось понятно, что кладовая была нежилым помещением: в жару превращалась в парилку, а в холода – в погреб. Вентилятор нагонял насморк, а обогреватель – удушье. Открытое окно сразу же впускало холод, а в жару через него валили удушливые испарения, комары и в любое время года – гвалт улицы, шаркающей, клаксонящей, орущей, разражающейся сиренами то реанимации, то полиции.
Андрей Иванович побелил клетушку, покрасил, кое-где обил вагонкой – подгримировал наилучшим образом, придав ей по мере сил вид человеческого жилья; именно по мере: туалета и душа все равно там не выкроить. Ради первого надо спускаться по лестнице на пролет ниже, ради второго – ходить в баню.
В углу над рукомойником с зеркалом поблескивал латунный кран, хлеб и сосиски можно было поджарить на тостере, а воду вскипятить в электрическом чайнике. Что еще человеку нужно? Он уже не бомж. У него есть свой угол.
III
Благодать
И в один прекрасный день под крышей мансарды, прозванной мастерской, неизбежно появилась женщина. Нет, были женщины и до нее, но все какие-то случайные, безликие, не запоминающиеся или, наоборот, запоминающиеся какой-нибудь досадной чертой – резким голосом или тяжелым запахом. Ксения была русской из Севастополя, на чьи плечи взвалилась сума, с которой демократическая Украина пошла по миру, оставив дома стариков без призора и детей без будущего.
Сначала их свидания с Ксенией были полетами по стране любви, где они странствовали, взявшись за руки и потеряв чувство времени, в стране, куда в одиночку дорога – увы – заказана. Выдыбов кормил Ксюшу сладостями, дарил ей всякие штучки, китайские кофточки, чулочки, а дабы окружить себя ореолом художника в ее глазах, а также с тем, чтобы оправдать звание кладовой как мастерской, писал с нее портрет. Портрет шел туго, без конца начинался сначала, исправлялся, переделывался – короче, постоянно обеспечивался предлог появиться Ксюше в «бенелюксе» Выдыбова. Впрочем, жаль, что портрет этот оставался ни журавлем в небе, ни воробьем в руках: привлекательная синеокая красота Ксюши вполне заслуживала быть увековеченной. Да и сама Ксюша заслуживала лучшей участи, чем мыть по часам чужие квартиры, порой в разных концах города. Но что поделать, других работ людям с трезубцем на паспорте не полагалось. Первый футболист, однофамилец первого поэта, в сборной парфюмерно-банановой страны или завезенная из Киева голливудская суперзвезда на средний показатель рая для гастарбайтеров не тянули.
