– Моя шаббэл, – Крэйн приложил руку к груди и коротко поклонился, мельком отметив, что Риаен подняла на него глаза, – я пришел.
Он намеренно опустил традиционную форму приветствия, принятую при обращении к главе рода, чтобы сразу увидеть ее реакцию, но шаббэл лишь коротко махнула рукой, и в этом жесте ему почудилась усталость. Она восседала на возвышении, в большом коричневом троне из панциря хегга, который раньше занимал Киран, и казалась крошечной на фоне этого уродливого древнего сооружения с выпирающими хитиновыми шипами. Крэйн ничуть не удивился, увидев рядом Орвина.
Между матерью и сыном не было сходства, но вместе они составляли цельную и естественную картину, словно дополняя друг друга. Несмотря на то, что Орвин не имел ни капли крови Кирана, его сходство с покойным шэдом было необычайно заметным – то же резко очерченное лицо, застывшее в выражении величественной отстраненности, выступающие вперед надбровные дуги, острый выступ подбородка, кажущийся причудливым изогнутым продолжением скул. От матери у него были разве что глаза – всегда широко открытые, но медлительные, словно сонные. Взгляд их всегда казался безучастным, вялым, но мог быть необычайно твердым, если требовалось.
Глядя на него, Крэйн в который раз подумал о том, какую скверную шутку сыграла природа, передав лицо отца совершенно чужому человеку и не оставив на долю его родных детей ни одной малой части. Однако он не мог отрицать, что тор-шэл действительно красив, причем красив строгой властной красотой рода Алдион, была в его медленных упорядоченных движениях какая-то мягкая грация, прирожденная величественность настоящего шэда. То, как он держал голову, хмурил брови, поглаживал глубокую морщинистую переносицу – во всем этом таилась естественная и простая красота.
Крэйн молча кивнул Орвину, ничего не сказав. Это было опасно, Орвин в отличие от своей матери всегда был достаточно щепетилен в вопросах этикета, его ровная тяжеловесная натура не могла смириться с тем, что в родовом тор-склете происходит что-то неупорядоченное, не подчиняющееся общему распорядку. Вряд ли за этим скрывалась приверженность к пустой форме, скорее – привычка согласовывать действия окружающих с собственными, простыми, четкими и ясными. Крэйн был уверен, что разум тор-шэла точно такой же – простой, четкий и ясный. Орвин вздернул голову, и его тяжелый взгляд прижал Крэйна к полу. Тор-шэл словно хотел сказать что-то – тонкие губы напряглись, – но передумал и отвернулся. Он никогда не проявлял неудовольствия открыто, здесь он расходился во нраве с Кираном, но острое нервное лицо не умело скрывать эмоций – по множеству мелких черт было видно, что сейчас он необычайно раздражен. Орвин никогда не был в злобе, он лишь раздражался – губы заметно бледнели, брови тяжело изгибались, под тонкой кожей вздувались крупные желваки. В такой момент он казался выше ростом и массивнее, глаза становились острыми и холодными, как у воина.
