— Сын, — Урсус так называл своего отпрыска крайне редко, в основном в раннем детстве, поэтому Зихий сразу встрепенулся и внимательно прислушался к вождю. — Ты, наверное, задаёшь себе вопрос, чего ради я привёл тебя сюда и показываю давно знакомые тебе могилы… Ты отправляешься в опасное путешествие к неведомой цели. Цель неизвестна, но я видел предсказания о нашем роде — если ты не отправишься с Нерождённым, наш род иссякнет, словно чахлый ручей, истоки которого покрыли зыбучие пески. Ты молод, и тебе не так уж и страшно — новые земли, новые лица, приключения… А я много лет живу на земле и многое видел и многое пережил. Так вот, перед началом битвы не так уж и страшно, потому что в руках меч, рядом товарищи, а впереди — хорошо видимый враг. А когда человек уходит в неизвестность, и по дороге к непонятно какой цели его поджидают неведомые и невидимые враги, это гораздо страшнее. Поэтому я очень за тебя боюсь… Проклятье, ну почему я не могу отправиться в этот путь! Какая разница, что бы случилось со мной, со стариком, зато ты бы возглавил род Древославных и жил, продолжая его и приумножая славу!.. Но так не получится… Я хочу, чтобы ты, уходя сейчас из нашего дома, из твоего дома, всегда помнил, что весь наш род, все наши предки, — вождь обвёл рукой склеп, — верят в тебя и всегда верили и будут верить. Верить, что, где бы ты не оказался, в какую бы схватку не привела тебя судьба, с каким бы противником она тебя не столкнула, ты всегда и везде поведёшь себя как настоящий воин, как истинный Древославный!.. И помни, что здесь тебя любили и любят, и будут рады тебе…
Урсус замолчал, сказав всё, что хотел, или всё, что смог; Зихий молчал, потому как ему нечего было ответить отцу. На юношу накатила горячая волна, охватило чувство странного отчаянного одиночества и захотелось, как в детстве, прибежать заплаканным к матери, которая всегда утешит своим ласковым, будто журчание воды, голосом, проведёт по спутанным детским волосам нежной рукой, неизменно пахнущей чем-то вкусным, тёплым и уютным, утрёт слёзы краем платья из мягкой ткани и, доброй-предоброй улыбкой заставив позабыть все огорчения, отпустит снова резвиться на улицу. Но он уже не ребёнок, мать теперь лежит под этой каменной плитой, а отца, казавшегося всегда невозмутимым как камень, ему утешить было нечем.
Урсус, распрямившись, подчёркнуто суровым голосом изрёк:
— Ступай, пора отправляться в путь, тебя, наверно, уже заждались.
