Есть люди с объективирующей стратегией мышления и есть люди с необъективирующей практикой мышления. Число первых растет, число вторых падает. И первые уже завоевали плацдарм на берегу вторых. В музее Олимпии поселилась наука. Она в нем, как жарболка в нужнике, вытравляет ненужное. Этот-то плацдарм и напугал Хайдеггера. Испугавшись, он стал различать бытие и существование. По прямой объективирующего мышления мы приходим к тому, что есть. По тропинке необъективирующего мышления мы приходим к условию того, чтобы что-то было. Иным образом к бытию прийти нельзя. Почему? Потому что есть вещи, которые нельзя представить. Например, долг. Он непредставим научно-технически. Что мешает представлению? Бытие. Я вам давал в долг. Вы мне должны. Да, нет же. Никто никому не должен. Хайдеггер надеялся на то, что дар бытия спишет долги и спасет нас от парализующего взгляда науки. Он думал, что идут массы людей с объективирующим взглядом на мир. И выставил перед ними бытие. Хайдеггер ошибался.
Шли другие. Шла орда новых язычников, для которых различение между бытием и существованием ничего не значит. Она (орда) это различие, как траву, вытаптывает.
Объективируется ли ими что-то или не объективируется – все это случайный предмет кочевых практик жизни. Бытие не та категория, которая может остановить шаги нового язычества. Оно останавливает тех, кто объективирует. А новые язычники симулируют. У них ими-тативные органы передвижения. Например, язык изнанки. При помощи этих органов перемещается как поэт, так и ученый, как колдун, так и пролетант. Все они овладевают симу-лятивной техникой размножения.
Ну, не было у нас производства, а передовики производства были. И множились.
Бытие что-то значит для оседлых с их наивностью. Например, для Хайдеггера. Для новых язычников бытие не реально. Реально удвоение бытия. Они кочевники. Когда нужно чем-то овладеть, то спрашивают не о бытии овладеваемого, а о душе сопротивляемого. Здесь уже душа и тело вступают в разговор. Ведь что такое тело?
То, чем можно овладеть, что податливо. А все, чем нельзя овладеть, что неподатливо, есть душа. Вот есть душа, и человек – кремень. Нет души – и ничего его не держит. У души один и довольно тонкий стебель. Его-то, этот стебель, и надломили новые язычники. То есть что надломили? Душу. И вот теперь, с одной стороны, есть тело, а с другой – дух. И дух с телом никак не связан. Вот эта несвязность позволяет овладевать человеком как со стороны объективирующего мышления, так и со стороны необъективирующего. Поэт так же опасен, как и ученый.
