…ном пространстве в абсолютной черноте, перед его глазами во всех подробностях вставало это ненавистное лицо. Возник бы он сейчас перед Филиным въяве — не ушел бы живым. Иван Данилович со сладострастием представлял в мечтах, как стискивает руки на шее Сыча, или крепко возит его мордой по кирпичной стене, или медленно погружает в ванну с кислотой. Не было такой казни, которую Филин не вспомнил бы и не применил к воображаемому подонку.
Что было совсем плохо — Иван Данилович не мог вести счет времени. Он даже приблизительно не ориентировался, как долго он висит в темноте минуты или часы. Это было пространство без времени.
И тут начало подкрадываться удушье.
Сначала пришло ощущение дискомфорта. Усилилось чувство тревоги, чуть быстрее заколотилось сердце. Появилась легкая одышка. Затем по телу прошла волна испарины. Дышать стало ощутимо труднее. Сердце дернулось и выдало экстрасистолу. Пот сразу стал холодным. Он теперь лил не переставая холодный липкий пот страха перед смертью.
Воздуха не хватало. Сердце уже не билось, а трещало в груди. Судорожно разинув рот, Филин извивался в конвульсиях — и ничто на свете не могло ему помочь. Сердечных средств с собой не было, ветерка не ожидалось, а кондишен в этом пространстве, очевидно, не предусматривался.
«Все, умираю…» — подумал Иван Данилович. Затем еще раз: «Все, умираю…» И еще: «Умираю…» А потеем и эта мысль расползлась на рваные клочья. Сознание залил черный, обжигающий льдом ужас, паучий смертный страх, не имеющий ни эмоциональной окраски, ни словесного выражения и сравнимый лишь с кошмаром нечаянного убийства.
Сознание…
…сле второго переноса, папка, я уже твердо знал, что это никакие не шутки. Кто-то властно и целенаправленно бросал меня из одной среды в другую — словно играл с котенком, привязав к леске фантик, словно дергал за нитки марионетки. Я не знаю, чем я заслужил все это или в чем провинился. Может быть, невидимый кукловод испытывал меня столь странным образом. Может быть, кто-то пытался сломить меня. Может — запугивал. Я, наверное, этого никогда не установлю. Но, по крайней мере, я выстоял. Не сломался и не струсил. Ты, папка, хорошо воспитал меня.
Вторым броском меня переправили в ледяную пустыню.
Над головой висело низкое закопченное небо, к которому прилипли сахарные крупинки звезд, а вокруг расстилался… как бы это выразиться… не бурелом, а ледолом. Торосы, глыбы льда, изломы, сугробы, трещины… Было очень холодно. Не настолько холодно, чтобы нельзя было терпеть, но я физически ощущал, как из тела уходит тепло.
