Побрил он меня очень хорошо.
Ровно в три часа, с натянутой кожей, с припудренным лицом я постучал в дверь Бийара.
Нина должна меня ждать.
Вены на моей руке были толще, чем обычно.
Никто мне не ответил. Нина, по причине кокетства, должно быть, заставляла меня ждать.
Я постучал, на этот раз сильней.
Прижав ухо к двери, я слушал. Таким манером слышно лучше.
Ни один звук не нарушал молчания.
Тогда забарабанил кулаком. Все то же молчание. Нины там не было. Поскольку не было там никого, я заглянул в замочную скважину. Я увидел низ окна со шторой, слишком длинной.
Нина меня не ждала; Нина меня не любила.
Внезапно меня охватил дурацкий ужас. Если девушка мертва, там, в комнате, меня заподозрят.
Я поспешно спустился по лестнице, спрыгивая с двух последних ступенек каждого марша.
Таким образом закончились мои отношения с четой Бийаров. Я больше к ним не приходил, даже чтобы вернуть свои пятьдесят франков.
Я избегаю площадь Сен-Мишель. А если бы Бийар захотел, мы могли быть счастливы.
Я ищу друга. Я думаю, что не найду его никогда.
Я люблю бродить вдоль Сены. Доки, водохранилища, шлюзы наводят меня на мысли о каком-то дальнем портовом городе, где мне хотелось бы жить. Я вижу в воображении девушек и моряков, которые танцуют, флажки, неподвижные суда с мачтами без парусов.
Эти мысли не длятся долго.
Набережные Парижа не очень радушны: лишь на мгновение они могут быть похожи на туманные города моей мечты.
Однажды после полудня в марте я прогуливался по набережным.
Было пять часов. Ветер надувал мою накидку, как юбку, и заставлял меня держаться за шляпу. Время от времени витражные окна прогулочной баржи пробегали по воде быстрей сквозняка. Влажная кора деревьев поблескивала. Не поворачивая головы, можно было видеть башню Лионского вокзала с ее часами, уже освещенными. Когда ветер унимался, пахло подсохшими сточными канавами.
Я остановился и, облокотившись о парапет, грустно смотрел перед собой.
Трубы буксиров падали назад на подходе к мостам. Натянутые кабели переплетали баржи, обитаемые в центре. Длинная доска соединяла наливную баржу с сушей.
Рабочий, который пробирался по ней, подпрыгивал на каждом шагу, как на пружинном матрасе.
У меня не было намерения умереть, но подчас мне нравится вызывать жалость. Как только приближается прохожий, я прячу лицо в ладонях и начинаю всхлипывать, как после плача. Люди, удалившись, оглядываются…
На прошлой неделе я едва не бросился в воду, чтобы выглядеть искренним.
