– Храни тебя Господь!
– Храни тебя Господь!
– Храни тебя!…
Скорый с Витебского вокзала отходит, когда Александр уже спит.
Когда он просыпается, Санкт-Петербурга уже нет. И даже Ленинграда.
Пусто в окне.
Снег идет.
– Смотришь? – Гусаров взъерошивает ему голову. – Смотри-смотри. Это – твоя страна.
Страна была вся белая. Поля, леса. Чернело, где осыпалось с еловых лап. И небо.
А потом стало смеркаться, и на Александра из стекла вдруг посмотрели его же глаза. В упор.
Радио запело «Землянку», и мама припала к Гусарову, который ее обнял, чтобы не жестко было от стены. С остановившимися глазами подпевая, они покачиваются на стыках рельс.
Пой, гармоника, вьюге назло.
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От твоей негасимой любви…
Вечером, когда стояли пятнадцать минут, папа принес из Орши пиво и лимонад с уже нерусским названием «Журавiнны».
– Из журавлей, что ли? – засмеялась мама.
– А кто его знает? – сказал Гусаров. – Белоруссия! Та же вроде бы Россия, а вот поди… Не разбери-поймешь!
От этого лимонада в полночь у Александра началась рвота.
А потом он потерял сознание, так и не досмотрев свою страну до западных границ.
ФИГУРНОЕ КАТАНИЕ
Гусаров сказал:
– Давай, брат. Овладевай!… А мы на тебя с мамой посмотрим.
И закрыл дверь квартиры.
Цокая о ступеньки металлом купленных ему еще в Ленинграде «снегурок», Александр спустился с третьего этажа, ударом плеча выбил примерзшую дверь и выпал наружу.
Двор был сияюще пуст. Город был незнакомый. Следуя скорым к месту назначения гвардии майора Гусарова, усыновившего его как родного, Александр внезапно заболел. Как послевоенный ребенок, он не отличался крепким здоровьем. К тому же, будучи по отцу, деду, а также прадеду ленинградцем-петроградцем-петербуржцем, подорван был генетически, начиная с третьего колена. Но его мама и новый папа гвардии майор Гусаров, владея в объеме средней школы историей СССР, знали, что великий русский полководец генералиссимус Суворов, кстати, тезка, свое хрупкое здоровье в детстве сумел переломить закалкой, а потому отнюдь не считали случай Александра безнадежным. Во время болезни Александру исполнилось семь, и, как только он выздоровел, уже на новом месте у западных границ, его поставили на коньки и крепко-накрепко зашнуровали. Коньки были фабричным способом припаяны к подошвам, так что снять их не было никакой возможности.
Александр поднялся. Подламываясь в лодыжках, он доцокал до середины двора, откуда его стало видно маме с Гусаровым. Он помахал им рукой. После чего – под наблюдением ощущая чувство ответственности – приступил к занятию зимним видом популярного национального спорта. Сделав круг по бугристому льду, он поднял глаза. Из окна наблюдатели сделали знак «продолжать в том же духе». Александр стал продолжать. Продолжая, он наехал на крышку люка, которая вдруг провалилась, и конькобежец Александр с поверхности двора исчез. Но этого ни мама, ни Гусаров уже не увидели, потому что как раз за мгновение перед внезапным его исчезновением они обнялись и отошли от окна, удалившись в комнату, которая в этой коммунальной квартире ДОСа – Дома офицерского состава – на троих была одна, почему и приходилось в отсутствие третьего не терять даром времени.
