В ожидании гостей отец приказал изменить внутреннее убранство главного банкетного зала. День и ночь там трудились столяры, обивщики, художники – чтобы успеть к приезду французов. Отец, славившийся гостеприимством, на этот раз решил превзойти самого себя.
К главному залу примыкала театральная гостиная. Французы считали себя тонкими ценителями искусства, и у отца возникло желание поразить их воображение своим художественным вкусом: пол в гостиной был устлан шелковыми коврами с вытканными золотом геральдическими лилиями, а потолок разрисован в виде звездного неба. Пожалуй, только огромное полотно Ганса Гольбейна, висевшее в банкетном зале, несколько нарушало профранцузский стиль интерьера – картина была написана в тот год, когда отец одержал победу над французами в битве при Теруанне. На мой взгляд, Гольбейн призван был слегка отрезвить гостей после восторгов по поводу геральдических лилий.
В этой гостиной мы с придворными дамами репетировали предстоящий балет, сочиненный специально для почетных гостей.
Я вообще любила танцы, но в данном случае по понятным причинам не испытывала большого удовольствия. Меня не покидали тревожные мысли о матери и чувство отвращения ко всей этой брачной затее, которая, утешала я себя, все равно ни к чему не приведет.
Посланники прибыли, и мне надлежало их встретить. Во время церемонии встречи я краем глаза наблюдала за отцом – он улыбался своей широкой, добродушной улыбкой, – значит, все хорошо. Но я не забывала, как молниеносно могло измениться его настроение, и потому была настороже – не дай Бог, его глаза станут вдруг похожи на льдинки, а полные губы в один миг превратятся в тонкую, кривую ниточку…
Но все прошло как нельзя лучше. Я свободно разговаривала с гостями по-французски, они расточали мне комплименты, а отец благодушно улыбался. Свой первый экзамен я, кажется, сдала успешно.
Затем начался торжественный обед. Отец с матерью сидели во главе длинного стола, расположенного таким образом, что сидящие за ним могли любоваться всем великолепием зала. Я с французскими посланниками и самыми знатными придворными дамами – за другим столом. Пиршество, казалось, длилось бесконечно. От меня требовалось все это время развлекать гостей беседой на французском языке, что я и делала ко всеобщему удовольствию. Всевозможные яства, мясо, рыба, пироги и торты – чего только не было! – подавались на золотых и серебряных блюдах. И все это сопровождалось тихой музыкой, исполнявшейся небольшим оркестром.
