Это была ее мечта: вырастить из тонкошеего внука Амундсена.
Вовка уже знал, что Руал Амундсен – это великий полярный путешественник, но почему-то ему казалось, что сделать из него Амундсена, то есть викинга с непреклонной волей означает, прежде всего, тайное желание бабы Яны научить его лихо ругаться и курить трубку. Правда, когда однажды в туалете он тайком затянулся ее удушливым трубочным табаком, баба Яна лично так вздула его, что мама удивилась:
«Он же еще ребенок!»
«Крепче вырастет!»
Время от времени Вовкины родители надолго исчезали – очередная зимовка.
Тогда в Ленинграде опять появлялась баба Яна, и жизнь сразу становилась жутковатой и интересной. Жутковатой потому, что баба Яна следила за каждым Вовкиным шагом, даже в школу заглядывала, а интересной потому, что баба Яна разрешала Вовке заглядывать в отцовский книжный шкаф. Стояли там книги по метеорологии и радиоделу (на что баба Яна и рассчитывала), но, к величайшему своему удовольствию, Вовка находил среди них и такие интересные книги, как «Альбом ледовых образований», и «Лоцию Карского моря», и даже старую подшивку «Мира приключений», и толстенный том «Грозы и шквалы». Это позволяло ему держаться на равных в беседах с закадычным корешом Колькой Милевским – единственным, кого из его корешей признавала баба Яна.
«Этот самостоятельный! Этому верить можно!»
Учился Милевский вместе с Вовкой, но свободное время проводил в ремонтной мастерской своего дяди-слесаря. Чинил мясорубки, паял кастрюли. Случалось, пригоняли в мастерскую детские коляски – там ось полетела, там не хватает спиц. Дядя принимал все заказы, не важничал. Поддернет клетчатый, скроенный из клеенки фартук и усмехнется. Дескать, это сам сделаю, а с этим и Колька справится. Стучит молотком, а сам одним ухом повернут к черному, квадратного сечения уличному репродуктору. Колька, мастерски собиравший детекторные приемники, приучил к делу и Вовку и даже затащил в клуб любителей-коротковолновиков, а потом на настоящие курсы.
Официально Вовку на курсы не приняли – зелен. Но Колька давно считался любимчиком усатого сержанта Панькина, и тот как бы закрывал глаза на невзрачного Колькиного дружка, что-то там выстукивающего на самодельном тренировочном пищике. А в июне, незадолго до войны, Колька даже упросил усатого сержанта проэкзаменовать своего кореша.
«Какой еще Пушкарев? – удивился сержант. Нет в списках никакого Пушкарева.»
«Да чего тут список-то, дядя Сережа? Зачем список, если Пушкарев вот он сам, натурально.»
