Потом он вслушался, продрался сквозь нелепые сочетания самых немыслимых оборотов и до него дошло – Леня Врач говорит о гениальности.
О гениальности в самом высоком смысле.
Не о той расхожей гениальности, которая дается свыше, как некий небесный дар, как высокий, как божественный дар, воспетый поэтами… В сарафане красном Хатарина… Не о той обрыдшей всем гениальности, которую можно пропить и проесть, продать, прокутить, растерять, размазать, зарыть в землю… Зубайте все! Без передышки! Глотайте улицей и переулками до сонного отвала… А о той редкостной, но истинной, может, не очень благопристойно выглядящей, зато настоящей, неподдельной гениальности… Она окунулась, чуть взвизгнув… О той, которая одна только и является совершенно естественным проявлением неких неожиданных внутренних отклонений сложной работы живого организма, отклонений от нормы или от того, что обычно считают нормой… От них смерть. У нас слова летают!..
– Гениальность – не чудо, – уверенно поставил точку Врач, опять подбегая к окну и жадно вдыхая горячий дрожащий воздух. – Гениальность всего лишь формула доктора Эфраимсона!
И резко обернулся:
– Надеюсь, вы слышали о его работах?
– Наверное, – так же уверенно ответил Ежов. – Как его звали?
– Владимир Павлович. – Врач благосклонно кивнул Ежову. Интерес Ежова, несомненно, льстил Врачу. – Доктор биологических наук. Не хрен собачий. Генетик.
Ежов разочарованно пожал плечами. Имя и отчество не помогли ему вспомнить работы доктора Эфраимсона.
– Сажал я одного Владимира Павловича… – начал он было, но Врач оборвал его:
– Владимира Павловича сажали при Лысенко, не при тебе. Ты такой статьи даже не знаешь. Владимира Павловича дважды при Лысенко сажали, мог бы и помолчать…
Последнее было обращено к Ежову.
Врач, кстати, так и сказал – при Лысенко. Не при Сталине, не при Берии, а именно при Лысенко. Впрочем, даже это не помогло Коле Ежову вспомнить Эфраимсона, доктора биологических наук, генетика.
– Владимир Павлович вычислил примерное количество гениев, веками создававших общепринятый образ человека, – как бы укорил Врач Ежова. Но тут же взвился: – Их очень немного, гениев. За всю историю – порядка четырех сотен. Зато вспыхивали они в истории звездами, целыми созвездиями, наверное, в этом проявлялась некая скрытая воля судьбы, выполняющей конкретный социальный заказ. За столом Перикла, к примеру, собирались Фидий, Софокл, Сократ, Протагор…
Влажные темные глаза Врача пытливо, но и печально прошлись по сыщикам. Похоже, перечисленные имена ничего особенного им не говорили. Впрочем, Ежов вспомнил:
