В клинике для беременных меня заставили лежать на полу, дыша медленно и размеренно, а потом поворачиваться и так же медленно поднимать и опускать ноги. Как ни странно, эти упражнения действительно помогают, по крайней мере, я ясно почувствовала, как ты свернулся калачиком внутри меня. Кто-то пришел с мужьями. Множество пузатых женщин лежало на полу, друзья или подруги сжимали им лодыжки, пытаясь воспроизвести родовые схватки. Рутлин изо всех сил старалась оставаться серьезной и деловитой, но, встречаясь со мной взглядом, то и дело прыскала от смеха. Ей-то что. А вот мне уже и смеяться больно. Ни она, ни я не воспринимали этого всерьез. Мы обе чувствовали себя неуверенно и все время переглядывались, как будто нас вместе перевели в новую школу. Я стеснялась всех этих чужих женщин, но в то же время они каким-то образом меня морально поддерживали. Чужие, а свои. Странно, правда? Когда занятия кончились, начались обычные разговоры, кто когда родит, и тогда я вдруг почувствовала, что это не шутки и не игра. Пройдет лишь несколько недель — и это взаправду случится.
Мне не терпится увидеть тебя. По-настоящему я расслабилась, только когда вышла оттуда. Так бы прямо свалилась и уснула. Ты тоже задремал для разнообразия. В автобусе мы с Рутлин сидели позади молоденькой женщины с ребенком. Он все время вставал на сиденье и выглядывал из-за спинки, а мы с Рутлин смеялись и вытягивали шеи уточкой, чтобы его развеселить. Но он сохранял серьезность и внимательно, как университетский профессор, изучал нас. Хотела бы я знать, о чем он думал. Какие мысли могут быть у такого крошки? Ты о чем-нибудь думаешь? Или мысли непременно должны быть связаны с жизненным опытом?
Наверное, мы ему надоели, или, может быть, ему надоел автобус, или сама жизнь — так или иначе, он неожиданно разревелся. Лобик наморщился, щеки надулись, как воздушные шарики, рот скривился, и он начал визжать, вопить и завывать не переставая, просто уши закладывало, как от пушек во время салюта. Чего только не испробовала бедная мать: она и целовала его, и шикала, и на ножки ставила, и на ручках укачивала; в конце концов она покраснела еще гуще, чем ребенок, тем более что пассажиры начали роптать — ведь от жары люди делаются раздражительней. Не сомневаюсь, что она вышла раньше своей остановки. Она просто вскочила, подхватив этот визжащий комок и две сумки с продуктами, но ее складная коляска застряла в подставке для багажа, и я поднялась, чтобы помочь ей. Ее взгляд запал мне в душу: сочувственный, отчаянно безнадежный взгляд. У нее не было кольца на пальце. Неужели она одна с ребенком? А что, если он так орет всю ночь? Этот крик до сих пор стоит у меня в ушах. А ты его слышал, Никто? Попытался ли прокричать что-нибудь в ответ на своем китовом языке?
