В комнате стояла почти осязаемая тишина. Только уснувший пес дышал шумно и размеренно.
— Он спросил, уверена ли я, и я ответила: да, на сто процентов. Я не хочу этого ребенка. И я сделала аборт, никому ничего не сказав: ни Маку, ни сестре, ни маме. Никому. Я поехала в больницу одна. Все произошло так быстро, почти незаметно. Когда я очнулась, я не могла поверить, что все уже позади. Я даже засомневалась, но врачи уверили меня, что все в порядке. Сказали, что это был мальчик. Зачем мне было это знать? Я вернулась домой, и жизнь пошла своим чередом.
Пес повернулся и вытянул лапы. У него текли слюни.
— Иногда мне кажется, что этого просто не было. Я устроила манеж. И поскольку я никому об этом не рассказала, поделиться мне было не с кем. Я чувствовала себя бесконечно одинокой. Не было никакой причины плакать. У меня даже права на это не было. Я утопила свою печаль так глубоко, что, казалось, она уже никогда не всплывет.
Воцарилось долгое молчание. Рассказ был закончен, но она не шевелилась и все так же пристально смотрела на колыхавшуюся за окном листву.
Потом постучала пальцами по полу, словно стряхивая пепел с сигареты:
— Сейчас ему было бы почти пятнадцать.
Здравствуй, Никто.
Я так и не дождалась подходящего момента для разговора с матерью. После той скачки у меня все болело неделю, наверное, не меньше, но больше ничего не произошло. Маме я сказала только, что моя лошадь понесла, и меня сильно побило о седло, вот и все. Она мне даже не посочувствовала, только сказала, что никогда не доверяла лошадям. И вообще у нее на них аллергия. На самом деле она их просто боится. «Слишком они огромные, эти твои лошади», — с отвращением сказала она как-то раз, как будто это само по себе уже уродливо или непристойно. Я знаю, почему она так говори! Ее пугает их стремительность, их горячее дыхание, пугает их сила. Ей противно представить, что под тобой может находиться такая гора мускулов, чужая живая мощь, которая с бешеной скоростью несет тебя вперед,
Так что, когда я сказала ей, что моя лошадь понесла, она только фыркнула: а ты, дескать, чего ожидала, вот будешь теперь знать. Я уже почти не надеюсь, что мы когда-нибудь снова сблизимся. Я так завидую Рутлин, которая может говорить со своей мамой о чем угодно, я бы тоже так хотела, но моя мама каждый раз словно отталкивает меня. Наверное, она просто не хочет знать о моих проблемах. Когда я пытаюсь с ней заговорить, она запросто может повернуться и уйти куда-нибудь; ощущение такое, будто у меня перед носом дверью хлопнули. Не могу поверить, что когда-то я жила внутри нее, такой же крошечный живой комочек, как ты сейчас. Рада ли она была, когда узнала, что я скоро появлюсь на свет? Могла об этом поговорить со своей мамой?
