– Слышишь, как все молчит? – спрашивал он Нину. – Мы, люди, очень шумим. Мы так шумим, что не слышим себя. Мы закричали в себе внутренний голос. Мы превратили его в придурка для анекдотов… А я уверен, здесь, на бульваре, что-то есть от живого Пушкина… Здесь бродит его непонятная мысль, здесь где-нибудь его слеза или смех.
Нина молчала. Слишком материальный мир обступал ее, а непонятных мыслей собственных столько… что до Пушкина как-то руки не доходят…
И возникало против Славика раздражение. За все сразу, за его глупую любовь, за то, что на нем нелепое пальто, за то, что он сохранился в идеализме, а ее по стенкам размазал материализм. Ну вот про что он мелет?
– Мысль надо отпускать на волю, она вернется, не заблудится… Всегда лучше иметь дело с побродившей мыслью, чем с той, которая от ноги не отходила. Фантазия, как бы далеко она ни уходила, точнее приходит к финишу, чем топчущаяся на месте приземленность… Познание – это движение во всех направлениях, и прежде всего – внутрь. А для этого надо расшатывать стенки. Чтоб войти-выйти. Чтоб высвободить собственный плененный дух.
Опять дух…
– Тебе хватает зарплаты? – задала Нина краеугольный вопрос материалистического существования.
– Разве зарплаты может хватать? – ответил он. – Денег всегда нет…
И Нине сделалось стыдно, что она, всю жизнь мучаясь, сомневаясь, пытаясь понять, почему-то именно при Славике выглядела как немыслящая природа.
«Денег хватает? – передразнила она себя. – Ишь, сразила! Идиотка! Как это стыдно – „денег хватает“… Что я, не знаю, что ли…»
* * *
Стасик красиво, картинно поседел. Не наши одежки сидели на нем ладно. Он привез на вокзал громадную посылку для матери, объяснил, что уже позвонил, Куню встретит сам зампредисполкома, так что можно передавать хоть вагон…
Нина развела руками.
Они посадили Куню, дождались отхода поезда и медленно пошли по перрону.
– Постарела она как, – сказал Стасик. – Давно не видел, так бросилось в глаза…
Нина молчала. На Стасика даже в бегущей вокзальной толпе обращали внимание: идет солидный Большой Человек. Вспомнила Славика, каким он всегда приезжал в Москву. Лет десять в одном пальто. Галоши перестал носить последним в Советском Союзе.
Ходил по Москве с безразмерными авоськами, покупая какие-то необязательные вещи. Нина знала: каждый раз брат пытался его тут одеть, обуть… бесполезно.
Стасик шел очень медленно. Нина подумала: он хочет о чем-то поговорить? Или вспоминает наше общее детство? Почему он едва тащится, этот деловой, предельно занятой, преуспевающий во всем родственник?…
