Кода он открыл дверь, Нина почувствовала, что все ее сложные чувства каким-то причудливым образом поменяли свой химический состав и стали одним простым страхом. Таким обычным, сосущим, мокрым и липким. Жених был в спортивных штанах и выжелтевшей от стирок нижней рубашке с завязочками.
– Про дедушку – это неправда, – тихо прошептала Нина. И больше ничего не смогла сказать.
Он хохотнул. Странно так, как от щекотки, потом враз умолк и покачал укоризненно головой. И все. Весь визит.
Когда закрылась дверь, Нина еще долго слушала, как он возился с засовами, гремел, щелкал, клацал. Дурацкий у нее был вид, с лисьей муфтой под чужой дверью. К тому же соседка приоткрыла свою дверь и через цепочку спросила: «Ты чего тут стоишь, девочка?» Нина побежала вниз, хотя на площадке стоял лифт. На улице споткнулась, порвала чулок, растянула связки, ощущение страха прошло, зато пришли слезы.
… Вспомнилось детство, лето… Прадедушка в такой же точно, как у «жениха», рубашке дремал на чурбачке в тенечке. После смерти второй жены он доживал свой век со старшей дочерью. Когда лаял Джек, он открывал глаза и спрашивал всегда одно и то же:
– Чи не Куня приехала?
– О Господи! – кричала бабушка. – Что ей тут делать? Как маленький… Она же замуж вышла.
– А хоронить? – спрашивал прадедушка. – Кто ж меня хоронить будет?
– Похороним, – совсем выходила из себя бабушка. – На улице не оставим. Ну что за человек…
Старик любил разговаривать с Ниной и со Стасиком-Славиком.
– Кем будете? – спрашивал он.
– Летчиками, – отвечали мальчики.
– А ты?
– И я! – отвечала Нина.
– Усе в небо, в небо… Одного меня в землю… Ну, ничего. Как-нибудь… Сорви мне, детка, кружовнику.
Нина приносила ему горсть зеленого, мохнатого крыжовника, самого кислого на земле. Дед брал ягоду в рот, прокусывал ее единственным зубом и замирал в наслаждении. Нине сводило скулы.
– Кисло же, – говорила она ему, – хочешь, принесу малины?
Дед смеялся и плел несусветное:
– Чем кислее, тем слаще. На сладкое дурак падок. А кружовник… он со смыслом…
Лаял Джек, и дед вскидывал свой седенький хохолок.
– Чи не Куня?
… Нина размазывала по лицу слезы, положив на лавочку муфту. Так и забыла ее там. И больше никогда у нее муфты не было. Возвращалась домой и боялась: только бы Куня не узнала, только бы не узнала, куда она ходила.
Дома было холодно, дуло из незаклеенного окна.
«А, это вы», – сказал «жених» через много, много лет.
Про Куню – ни слова. А Нина приготовилась наврать про нее что-нибудь красивое. Нельзя же, чтоб он знал, что с тех самых пор она по-прежнему в метро, что так и осталась одна-одинешенька в той же самой комнатке с двенадцатью слонами.
