Они не заметили, что Лидия ушла, а она пошла в обход по крохотному Маниному дворику. Лева такого рода спекулятивный треп называл законом внутреннего перераспределения. Когда Лидия приходила из магазина и возмущалась, что производительность труда современного человека зависит от тупого мясника, который корову не кормил, не поил, в стадо не гонял, даже в магазин ее не привез, а изгаляется над людьми только потому, что получил право разрубить тушу. Лева говорил: неверно. Он, мясник, тоже зависит от общей силы перераспределения. Он зависит от галантерейщика, тот от бакалейщика, тот от обувщика. Он не имеет права быть хорошим и порядочным, иначе его выкинут из цепи. «Пусть, – говорила раньше Лидия. – Пусть! В конце концов, это – только продавцы». Теперь же не поймешь, где цепь начинается и кем кончается.
– Хотите сапоги за девяносто рэ? – спрашивают ее девочки в институте. – Десять за доставку…
– Хотите словарь Даля? – Это ей библиотекарь. – Три номинала. Много? Что вы! У всех пять…
Теперь на Манином дворе в обмене идут три вещи: могила, квартира и машина. Интересно, поймет Маня, если выгорит вся операция, что ордер на квартиру дан ей не за сорок с лишним лет безупречной работы, а за моментальную сделку? «Предупредить их надо, чтоб ей не проговорились! – подумала Лидия. – А то она им швырнет этот ордер». И тут она разозлилась на тетку. За то, что она именно такая. За то, что она как не видит… Как не слышит… За то, что она со своими принципами и идеалами – посмешище городское… За то, что она позволяет себе быть такой, когда уже все давно переменились… Она продолжает делиться копейка-ми и кусками, а у людей давно вещи покрупнее. Ну как можно так ничего не понимать? Разве ей в ее целомудренную башку придет мысль, что любимый брат Ленчик и любимая подруга Зина где-то толкались ночью вместе?
Серая, зашоренная, бедная Маня. Ни в жизни. Ни в людях.
Лидия дошла до сарайчика в Манином дворе. В нем никогда не держалась скотина, не гнездились куры, в него Маня выбрасывала всякий хлам. Несколько лет тому назад они вынесли вместе туда тяжелый панцирный матрац, на котором спали с Маней, когда вернулись после эвакуации. Удивительное дело, но эта топорная вещь, сработанная грубо и абы как, за долгие годы не то что не износилась, а вроде бы стала крепче. Они его едва выволокли. Чистюля Маня, смущаясь и извиняясь, сказала Лидии, что в матраце завелись клопы. Конечно, она их вывела тут же. Но спать на нем ей теперь противно. И вообще он очень громоздкий, широкий, одной ни к чему. Они его и вытащили. «Так и лежит, наверно», – подумала Лидия. Она отодвинула в стене трухлявую дощечку и заглянула в сарай.
