Может быть, он прибегнул бы к ещё менее разумным действиям; например, попытался бы ахнуть по остаткам ледышки молотком. Но, к счастью, не успел.
Помешал ему прежде всего громкий и жалобный возглас; никак иначе нельзя было назвать тот звук, что вдруг издал кот Кузя. Никогда раньше он не мяукал с таким выражением. Даже весной, в пору любви.
Вторым препятствием послужило вот что: услышав кошачью песню, Зенон невольно отвёл левую ладонь от глаз, и увидел то, чего никак не ожидал. А именно: в середине уже изрядно похудевшей льдины, под истончившейся коркой, проглядывало нечто тёмное – какой-то предмет достаточно сложных очертаний. В следующее же мгновение остатки льда покрылись множеством трещин, соскользнули с руки Зенона, со знакомым уже звяканьем упали на пол и быстро-быстро начали испаряться, до конца выполнив, по-видимому, свою задачу.
Предмет же остался на ладони. Но лишь на считаные секунды, потому что Птич, не размышляя, сразу же сделал попытку освободиться от прибора, аппарата, странного явления природы, нового «Вискаса» или, может быть, даже живого существа – чем бы это ни было. И на этот раз ему удалось сделать это без всяких усилий: штуковина отделилась от ладони без малейшего сопротивления. Наконец-то!
Птич осторожно поставил предмет на стол. И, не мешкая, отступил на два шага; возможно, чтобы лучше обозреть находку, хотя можно предположить, что главной мыслью при этом было – набрать необходимую дистанцию.
Отойдя таким образом к самой стене и, на всякий случай, поставив между собой и столиком ещё и один из двух имевшихся на кухне стульев, Зенон внимательно всмотрелся. Но не в непонятный предмет; сейчас Птича больше всего интересовало поведение кота, который – давно было доказано – любую неприятность предвидел и ощущал намного раньше, чем его хозяин.
Кот же Кузя не последовал за хозяином, но наоборот – приблизился к загадке на несколько осторожных кошачьих шажков, не сводя с неё глаз, остановился, протянул лапу, собираясь, казалось, потрогать предмет, но в последнее мгновение раздумал, уселся – до предмета оставалось не более десяти сантиметров, – принюхался, открыл было рот, чтобы мяукнуть – и действительно так и сделал. Казалось, он произнёс целый монолог на кошачьем. Но договорить ему не удалось.
Потому что и ещё один звук раздался. Этот точно исходил не из кошачьих уст. То был очень странный звук; примерно такой:
– Эуя-ииим-бахо!
Вслед за которым послышалось уже вполне понятное:
