Госпоже Астье было хорошо знакомо это упорное молчание, это сопротивление мягкого тюка хлопка, как только речь заходила о деньгах, но на этот раз она дала себе слово добиться от него ответа.
- Ах, вы ощетинились?.. Знаем, что это значит, когда вы топорщитесь ежом... Нет денег, не так ли? Совсем, совсем нет?
Спина горбилась все больше и больше.
- Однако для Фажа у вас деньги находятся...
Леонар Астье вздрогнул, выпрямился и с тревогой взглянул на жену... Деньги... у него... для Фажа!
- Я думаю, недешево обходятся ваши переплеты, - продолжала она, довольная тем, что сломила его молчаливое сопротивление. - Скажите на милость, для чего они нужны! Для каких-то бумажонок!
Он успокоился. Очевидно, она ничего не знала и пускала стрелы наугад, но слово "бумажонки" задело его за живое: ведь это автографы, не имеющие себе равных, письма за подписью Ришелье, Кольбера (*6), Ньютона, Галилея, Паскаля, редкости, приобретенные за понюшку табаку и стоившие целое состояние.
- Да, сударыня, состояние!
Он горячился, приводил цифры, перечислял предложения, которые ему делали. Бос, знаменитый Бос с улицы Аббатства - он-то уж кое-что смыслит в таких делах, - готов уплатить двадцать тысяч франков за три документа из его коллекции, за три письма Карла V к Франсуа Рабле.
- Бумажонки!.. Нечего сказать, бумажонки!
Госпожа Астье слушала его с изумлением. Правда, ей было известно, что уже два-три года Леонар собирает старинные документы. Случалось, он рассказывал ей о своих находках, но она пропускала это мимо ушей, как женщина, которая изо дня в день в течение тридцати лет слышит все тот же надоевший ей мужской голос, но никогда ей и в голову не могло прийти... Двадцать тысяч франков за три документа!.. Почему же он не соглашается?
Старик вспыхнул, как порох:
- Продать письма Карла Пятого!.. Никогда!.. Хоть бы вы все голодали и пошли по миру, я никогда этого не сделаю, слышите?
Он стучал кулаком по столу, бледный, выпятив губы, озверев, превратившись в маньяка; это был какой-то невиданный доселе Астье-Рею, которого жена не знала. Так в минуты, когда внезапно разгораются страсти, в человеке проявляются черты, неведомые даже близким. Впрочем, тут же опомнившись и слегка конфузясь, академик пояснил, что без этих документов он не может обойтись в своей работе, в особенности теперь, когда он лишен архивов министерства иностранных дел. Продать эти материалы значило бы перестать писать! Наоборот, он подумывает о том, чтобы еще увеличить свою коллекцию. В заключение горькая и трагическая нота прозвучала в его голосе, в котором слышалась вся скорбь, все разочарование его незадачливого отцовства:
