Мэри поднялась, глядя в сторону. Леди Валери приветствовала лорда Уитфилда со всем пылом страстной матери, увидевшей любимого сына после долгой разлуки. Уж конечно, она бы не желала иметь Мэри свидетельницей такой нежной сцены.
- Отступите на шаг, - сказал лорд Уитфилд, - дайте мне взглянуть на вас хорошенько.
Его отчетливый голос резанул по уже и без того натянутым нервам Мэри. Где она слышала его раньше?
- Не вижу никаких признаков старости, которыми вы могли бы оправдаться. За что вы лишили Лондон элегантности и остроумия?!
- Какой льстец! - В смехе леди Валери прозвучало искреннее удовольствие. - Вот это я в тебе и люблю. Иди же к огню, погрейся.
- С радостью. Надо сказать, в вашем здешнем изгнании чертовски холодно, миледи.
Мэри сделала знак Тримэйну. Он подошел и взял у лорда Уитфилда плащ и шляпу.
Мэри по-прежнему избегала смотреть на гостя. Она просто не могла. Во всяком случае, пока. Разумнее было копить силы для предстоящего, безусловно, неприятного разговора.
Проскользнувшая в дверь, служанка Джилл подала Мэри чайник со свежим кипятком.
- Ужин через час, - шепнула она. Все шло по заведенному порядку. Все в Валери-хаус осталось как прежде. Это могло бы утешить ее, если бы в действительности все не изменилось бы так страшно.
- Скажи повару, пусть готовятся подавать, - приказала Мэри. Девушка проворно присела и вышла, захватив остывший чайник. Тримэйн закрыл за ней дверь, оставив Мэри наедине с леди Валери и лордом Уитфилдом.
Мэри отступила за чайный столик, надеясь раствориться в сгущавшихся тенях. Двигаясь с четкостью часового механизма, она, не глядя, расставила чашки - в исполнение воли леди Валери их было три - и начала разливать чай. Она так долго исполняла анонимную, нейтральную роль экономки, что входила в нее теперь без малейшего усилия, с чувством облегчения от сознания, что некая леди Джиневра Фэрчайлд уступила место Мэри Роттенсон.
Лорд Уитфилд начал медленно к ней приближаться, но она не поднимала глаз, как и подобает солидной экономке. Он подходил все ближе и ближе, настойчиво навязывая ей свое присутствие. Он загородил от нее огонь свечей и тепло камина, но, напустив на себя полное безразличие, она протянула ему чашку.
Мэри увидела, как обе его руки взялись за блюдце, и в это же мгновение узнала шрам, располосовавший четыре пальца правой руки.
Это он. Это он!
Горячая жидкость в чашке не расплескалась, даже не дрогнула. Мэри не зря провела последние десять лет, воспитывая в себе образцовую экономку. Она не позволит смутить себя видом чьих-то рук, даже рук человека, который может опознать в ней убийцу.
