А ему, Борису Годунову, государю Борису Федоровичу, уже будет все равно. И семье его – тоже. Федору, Марье Григорьевне… Ксении, его любимой дочери.
Никогда неотвратимость погибели не вставала пред Годуновым с такой отчетливостью и ясностью, как в эти минуты. Надежда – о, конечно, надежда тлела в сердце, однако безысходность одолевала ее. Наедине с собой он, великий притворщик, мог не притворяться. Все кончено, все кончено! Остались считаные дни всевластья Годунова. Истекает время, когда всё трепетало пред Борисом…
И время истекло. Годунов умер внезапно и страшно, вроде бы ни с того ни с сего: встал из-за стола, покушавши, по своему обыкновению, весьма умеренно, как вдруг рухнул наземь, кровь хлынула изо рта, носа и ушей. Так и истек он за несколько часов этой гнилой, почернелой кровью. Может быть, исходили из него его страхи, может быть, зачервивевшее лукавство…
Хотя, размышлял его сын Федор, как же ни с того ни с сего умер батюшка, какое же это вдруг?! Подкосили отца беды, навалившиеся на страну: подступ Самозванца все ближе и ближе, и, чудится, нет конца его неудержимому накату. Воеводы один за другим сдают города свои и переходят на сторону лживого расстриги, объявившего себя сыном Грозного. Царь давно утратил покой, его будто одолевали ожившие призраки, некие баснословные фурии… Уж кто-кто, а сын его хорошо знал, сколько слез источил из глаз своих Борис Федорович, преждевременно состарившийся человек, который окончательно утратил веру в свою счастливую звезду. И вот она закатилась-таки!
Тотчас после похорон народ присягнул, по завещанию царя Бориса, государыне-царице и великой княгине всея Руси Марье Григорьевне, ее детям, государю-царю Федору Борисовичу и государыне-царевне Ксении Борисовне. И было добавлено к присяге: «А к вору, который называет себя князем Дмитрием Углицким, слово даем не приставать, и с ним и с его советниками ни с кем не ссылаться ни на какое лихо, и не изменять, и не отъезжать, и лиха никакого не чинить, и государства иного не подыскивать, и не по своей мере ничего не искать, и того вора, что называется князем Дмитрием Углицким, на Московском государстве видеть не хотеть!»
Не прошло и месяца, как Годуновы узнали, сколько стоит народная клятва…
Марья Григорьевна, совершенно как ее золовка Ирина в былые времена, от престола отказалась – только не в пользу брата, а в пользу сына. Федор взошел на царство, но всеми его поступками руководила властная мать. Она-то и надоумила его сменить воевод Шуйского и Мстиславского, которые бездействовали под Кромами, открыв Самозванцу путь на Москву, а взамен поставить Басманова. Петра Федоровича призвали пред царевы очи, и Федор Борисович подтвердил клятву отца: отдать ему в жены Ксению, если Самозванец будет убит, а Москва спасена от польской угрозы.
