«Не об этом думать надо! – ловил он себя. – Судить вот-вот будут… Тоже как бы за растрату: одна „Золотая“ осталась, и ту Ваське сдавать придется…»
То вдруг начинал Рогожников продумывать, как он скажет на суде последнее слово и что скажет в нем. Связной речи не клеилось. Долго раздумывал, стоит ли говорить суду о Храмцове, той самой неудачной Лидиной любви, после которой Лида вернулась в Туруханск. Спустя год Лида сама рассказала Илье о Храмцове. Спокойно так говорила, смеялась, как о давнем пустяке, но Рогожников стискивал зубы и от ненависти даже чуть всхрапывал. «Ты что, Илья?» – поразилась Лида его безумному гневу. «Хочу одного… – с придыхом сказал Рогожников. – Хочу, чтобы его посадили в трюм, запустили туда меня и дали мне в руки нож… Хочу, гаду, в глаза ему посмотреть…» – «Ты отчего такой жестокий?.. Я тебя стану бояться, Илья…» – «А он? Он нет, да?.. – спросил Рогожников. – Я помню тебя, когда ты попросилась ко мне на самоходку, и помню, какая ты была всю дорогу».
Однако Илья решил, что о Храмцове лучше не говорить. Черт с ним, давно все было, зачем взмучивать да взбалтывать то счастливое время. Лиде можно навредить, ребятишкам. И себе тоже. Про то, что хотел оказаться с ним с глазу на глаз, да еще с ножом в руках, судьям необязательно знать. Подумают еще, что Рогожников с молодости порывался нахулиганить.
«Что же сказать в этом последнем слове? – сосредоточенно размышлял Илья. – Или, может, его и не дадут? Скажут, нечего оправдываться, коли растратился и промотался…»
Снег пошел частый, с ветром, облепил руки, лицо, светлее будто стало на берегу. Илья поспешно вскочил и зашагал к самоходке. Через несколько минут – зима зимой. Только река полая, вода загустела от снега, шелестит. Он поднял за собой трап и пошел в кубрик. Там уже спали. Дыбился бугром тулуп на спине у Васьки Типсина, рундук был маловат для него, ноги свешивались. А на другом рундуке, сжавшись в комок под двумя одеялами, спала Саша. Илья притворил за собой двери и остановился на ступеньках. Места заняты. Надо убирать стол и укладываться в проходе на полу. Стараясь не греметь, он прошел в дальний конец кубрика, и тут на глаза ему попались штаны, висящие у печки. Они просохли уже, материал был хороший, и стрелка держалась на брюках даже после стирки. Несколько минут он задумчиво мял в руках тонкую, гладкую ткань, затем осторожно вынул из шкафчика вешалку с пиджаком и жилетом, свернул все это в аккуратный узелок и понес в трюм. С трудом отодвинув тяжелую крышку, он посветил внутрь прихваченным в рубке фонарем и спустился вниз. Ящики и тюки стояли вдоль бортов, крепко обвязанные старым бреднем. Разыскивать, где лежат костюмы, он не стал и сунул свой узелок под упаковку первого попавшегося тюка…
