Кисако спрятала лицо у меня на груди, должно быть, чуточку смутилась. Ее прямые коротко остриженные волосы щекотали мне щеки, сладкий запах духов «Воль де нюи»[1] кружил голову.
Обычно в подобных случаях я мгновенно начинаю сиять. Все три года мы только и делаем, что ссоримся да миримся. Наверно, потому и не женимся, что боимся расстаться с подобным удовольствием. Но сейчас я не почувствовал никакой радости.
— Ну, мир, да? — Кисако подняла лицо. — В знак примирения…
Прикрыв глаза, она приблизила губы к моим губам.
— Вы что это, кусаться собираетесь? — раздался бесцеремонный скрипучий голос Гоэмона.
Кисако вздрогнула, отпрянула от меня и, вспыхнув, уставилась на незнакомца.
— Прости, я не знала… — она прижала ладони к пылающим щекам. — Оказывается, с тобой гость… Вы вместе пришли?
— Кисако! — шепнул я в полном отчаянии, взяв ее руки в свои. — Я не хотел, чтобы ты пришла слишком рано… Ох, только не это!.. Я хотел проснуться до того, как ты придешь…
— Что ты болтаешь?! — она нахмурилась, потом, глядя за мою спину, сказала медовым голосом: — Ради бога, простите, я вас не заметила. Прошу вас, проходите, пожалуйста!
Непостижимые существа женщины! Им ничего не стоит преобразиться. Вот и Кисако тоже. Когда мы поцапаемся, она пулей вылетает в переднюю и пинком ноги распахивает дверь. Но если в этот момент появляются гости, Кисако чинно приседает и, касаясь тремя пальцами пола, низко кланяется. Прекрасные манеры! Картина в стиле Огасавары.
— Добро пожа…
Ага, она лишилась дара речи! И все же с готовыми выскочить из орбит глазами, с широко разинутым ртом, в котором застрял конец слова, Кисако склонилась в глубоком поклоне.
А скотина Гоэмон и ухом не повел. Перепрыгнув через Кисако, он ринулся в комнату.
Кисако не шевелилась — так и застыла со склоненной головой. Что с ней? Поклон очень уж затянулся. Я коснулся ее плеча и почувствовал, как она дрожит.
— С-с-с… со-о-о… — забормотала Кисако.
— Что?.. Что с тобой? — заорал я, приходя в ужас.
— Со-соли… скорее…
Я бросился в кухню и принес щепотку соли. Она положила ее в рот, пососала, скривилась в гримасе и наконец подняла голову. Из глаз текли слезы, но Кисако уже хохотала как сумасшедшая.
— Тьфу, как горько!.. А это кто? Твой дядя из деревни?
— Да нет, — сказал я, теряя последние силы, — нет… Он… это… понимаешь, сон…
— Сон?
— Ага. Перебрал дешевого виски, вот мне и снится это чудовище… Мне стыдно, что я показываю тебе такой гнусный сон…
— Что ты говоришь? Очнись! — она испуганно взглянула на меня. — Ты пьяный, да?
