- Оно умерло, да?
Вержер торжественно кивнула.
- Когда семя проникает своими отростками в нервную систему носителя, оно перестает быть отдельным организмом. Это умерло через минуту после удаления.
- Да, - голос Джейсена был чуть громче шепота. - Я просто чувствую... не знаю. Я ненавидел его. Я хотел от него избавиться. Я хотел, чтобы оно умерло... но, ты знаешь, пока оно было во мне... это делало меня причастным к чему-то. Как в Детской. Во время сражения это было похоже на то, будто ко мне вернулась Сила. А теперь...
- Ты чувствуешь себя пустым, - закончила за него Вержер. - Одиноким. Тоскующим. Почти испуганным, но, кроме того, сильным, да?
Он уставился на нее.
- Как?
- То, что ты чувствуешь, - сказала Вержер с осторожной ласковой улыбкой, - Называется свободой.
Джейсен хмыкнул.
- Та еще свобода.
- А чего ты ожидал? Ты свободен, Джейсен Соло, и в этом может быть и одиночество, и пустота, и страх. Но также и сила.
- Ты называешь это свободой? Естественно, я свободен... на разрушенной планете, захваченной врагом. Без друзей, без корабля, без оружия. Даже без Силы.
Он не мог удержаться, чтобы не добавить мысленно: "Даже без имплантанта послушания". Его горящий взгляд остановился на навязчиво мерцающем Мосте.
- Что хорошего для меня в этой свободе?
Вержер улеглась, подогнув под себя руки и ноги, в какой-то кошачьей позе.
- Что ж, - протянула она. - Этот вопрос достоин размышления, да?
- О... - у Джейсена перехватило дыхание. - Так вот о чем ты говорила? Когда я спросил тебя, что теперь?
- Ты свободен, - повторила она. - Иди куда хочешь. Делай что хочешь. Будь кем хочешь.
- А что ты собираешься делать?
Ее улыбка едва заметно дрогнула.
- Что я хочу.
- Так я могу уйти? Просто уйти? Вот этими самыми ногами? Делать все, что захочу - и никто не остановит меня?
- Я не даю никаких обещаний.
- И как, по-твоему, я узнаю, что мне делать?
- Ах... - ее улыбка стала шире, а глаза закрылись. - Вот мы и возвращаемся к вопросам познания.
Джейсен склонил голову. Он уже и забыл, что такое дружеская перебранка. Сидя рядом с Вержер, свободно откинувшейся назад, он понял, что этот выступ, вершина разрушенного здания, был в некотором роде похожим на "объятия боли". Он мог сидеть здесь, пока не рассыплется в прах, наедине со своим страданием - или он мог что-то сделать. Но что именно? Казалось, теперь уже ничто не имеет значения. Любая дорога на этой разоренной планете была не лучше и не хуже остальных. Он не мог сделать ничего полезного - то, что было в его силах, не могло изменить ничьего существования, кроме его собственного.
