Как только банк откроется.
Это означало еще несколько часов, а ему необходимо видеть Кэсси сейчас, сию минуту.
– Могу я…
Лейтенант кивнул:
– При условии, что врачи не будут возражать.
Чейз шепотом поблагодарил его и двинулся к стеклянному кубу, в котором была заключена она, – один со своими чувствами и мыслями, – в то время как лейтенант Шеннон уведомил полицейского у двери палаты, что Чейзу Тесье разрешено войти.
– Что, черт возьми, происходит? – Роберт Форест, словно очнувшись, с трудом оторвал глаза от происходящего за стеклом.
– Я только что сообщил офицеру, что мистеру Тесье разрешено войти в палату.
– Вместо меня?
– Мистер Тесье – ее муж.
– Ее кто?
– Он имеет законное право.
– А я, значит, не имею никаких прав? И как насчет Кэсс, лейтенант? Как насчет ее прав? Могу вас заверить, что она не хотела бы видеть его у своей постели, кем бы он ни был и кем бы себя ни считал. Она хочет, чтобы рядом с ней был я, я!
Чейз почти не слышал возмущенных вопросов актера, – каждая частица его существа была обращена к ней, к Кэсси. Он был так близко от нее, что мог наконец увидеть ее всю…
И тут у него вырвался чуть ли не крик отчаяния. Грудь ее поднималась и опускалась, но это было лишь результатом работы специального аппарата; сама же она казалась совершенно неподвижной. Ее темно-золотые ресницы – эти крошечные веера, эти таинственные полукружия, которые могли выразить так много, могли вспорхнуть, затрепетать или скрыть, скрыть все, что она чувствует, – они тоже были неподвижны; но в этой полной неподвижности не чувствовалось покоя. Ее кожа, всегда такая бледная, теперь казалась прозрачной, если не считать багровых кровоподтеков. Голова Кэсси была скрыта серебристым шлемом, от которого куда-то вверх тянулась паутина разноцветных проводов, соединявших ее с монитором. На крошечном экране бежали непонятные изумрудные знаки – приметы ужаса и отчаяния.
Прозрачная хлопчатобумажная рубашка, видимо, надетая на Кэсси здесь, в больнице, возможно, была удобной, даже необходимой, потому что давала возможность профессионалам практически беспрепятственно следить за ее телом, иметь доступ к ее шее, рукам, груди, к ее сердцу…
При этой мысли сердце Чейза заныло от тоски.
«Разве им неизвестно, что она всегда зябнет? Всегда, кроме тех случаев, когда, держа в объятиях, я согревал ее и наши тела сливались в одно. Когда я проникал в нее, и она старалась принять меня как можно глубже, мгновение за мгновением вбирая в себя все, что я только мог ей дать…»
