– Ну, как ты, Карен? Разогрелась немного? Ты словно в горячке. Правда, смотри, там уже ручеек потек. – Люси приблизилась к модели, томно растянувшейся на жестком кресле.
Карен бессмысленно улыбнулась и попыталась переключиться на умственный процесс. Заставить шевелиться серое вещество для нее всегда было непомерным усилием, тем более что большую часть своей сознательной жизни она пребывала в таком состоянии, что сделать это было затруднительно.
– Чувствую себя хорошо, – выдавила она наконец. В мире Карен чувства были единственным, что хоть что-то значило. На всякий случай она обвела языком нижнюю губу, чтобы подчеркнуть, что она сосредоточилась.
– И выглядит хорошо, солнышко. – Глаза Люси жадно пробежали по ней. Так знаток искусства рассматривает слишком дорогую, но ценную вещь. – Пожалуй, для следующего кадра нам не помешает немного масла. Это заставит краски заиграть. – Она окликнула через плечо: – Эй, Джошуа. Кинь-ка детское масло. Мы немножко смажем малышку Карен. Пусть краски соединятся.
– Держи. Сама намажешь? Смотри, ты сама знаешь, сколько тебе нужно.
– Ах, ну если я должна. Сейчас ни от кого помощи не дождешься, – засмеялась Люси, перехватывая прозрачную бутылочку. – Да, и еще, Джиш, передвинь аппарат повыше и наведи фокус на переднюю часть. Для этого снимка мне бы хотелось включить лазерный прожектор. Мы наложим несколько кадров один на другой, чтобы было больше пространственной глубины. Дело не в том, что это чертово кресло выйдет отчетливее, нам нужно резче обозначить ягодицы, сделать их соблазнительнее.
Она плеснула масло себе в ладонь и подошла к Карен.
Девушка приготовилась. Люси видела это по блеску в ее лос-анджелесских глазах. Всем было известно о Люси. И если кто-то собирался работать с Люси, нужно было смириться со всем. Карен сидела, по-прежнему бесстыдно раздвинув ноги и выставив свои полные, твердые, свежие соски навстречу фотографу.
Люси сглотнула слюну.
– Ну да, деточка, – прошептала она. – Налилась. Созрела. Переспела.
Профессионалы всегда говорили, что их дело не имеет ни малейшего отношения к сексу. Люси верила, что Хельмут Ньютон «никогда» не интересовался своими моделями. Для Давида Бейли они были, как ей представлялось, просто предметами, над которыми можно издеваться и которых можно поносить, если они недостаточно хороши перед камерой. Для Скавалло они были, похоже, лишь машиной по производству денег. Пенн и Эйвдон видели в них геометрические формы рабочих лошадок в юбках, единственным назначением которых было участие в создании прекрасного «искусства». А для Люси они были сексом, теплым, жгучим; нежные, мягкие создания, таящие в себе сладость, голенькие зверьки, трогательные самки, которых можно было хотеть, желать и, всего важнее, которыми можно было обладать. Она и не могла бы сделать хорошей фотографии, если бы модель ее не увлекала, а увлекшись, если бы она не переспала с девушкой. Это превратилось в своеобразный ритуал, стиль жизни. Их нежные губы, нежные тела, нежные умы растворялись в ней, плавились в ее жадной плоти, питали ее, эту секс-машину женского пола.
