– При чем тут «у меня все есть»?
– Ты не понимаешь.
Я смеялся и в который раз пробовал что-то объяснить.
– Ты слишком быстро говоришь, – прерывал он всегда меня одной и той же фразой. – Быстро и много.
– А как надо?
– Надо говорить разумные вещи.
– Надо быстро говорить разумные вещи. Много разумных вещей.
Белый недобро смеялся, и хреновуха в глазах покачивалась.
– Смешно, – объяснял он свой смех.
Это было его любимое словечко. Вернее даже, два словечка.
Иногда «смешно» произносилось с нежностью, с эдаким мужским придыханием, когда смешное было славным, надежным, очаровательным.
В другой раз «смешно» ставилось как печать: когда заходила речь об изначально неверном и дурном. Тогда это слово произносилось кратко и глухо.
Ну, вот как в моем случае.
– Давай о другом говорить, – предложил я доброжелательно.
– Ну, дав-вай! – отвечал он дурацким голосом, это было другое его любимое словечко.
– Сегодня в магазине пронаблюдал чудесный мужской подарочный набор – пена для бритья, гель для душа и презерватив, – сообщил мне белоголовый. – Это как: побрился, принял душ, надел презерватив и пошел гулять? Разумно.
Он страстно, мучительно, неустанно любил женщин. Женщины не очень хотели отвечать ему взаимностью, и мне думается, он так и не изменил жене ни разу.
О женщинах я не люблю говорить, и поэтому мы пошли на четвертый круг молча.
Трезвели потом на улице, гримасничая розовыми лицами.
– Какой красивый июль, облачный и медленный, уплывает из под… глаз, – сказал я, прервав молчание. – Мне уже надоели прежние названия месяцев. Июль надо переименовать в Месяц Белых лебедей. А ноябрь – в Месяц Черных журавлей.
– Тогда можно было бы говорить: «Не стреляйтесь в Белых лебедей», – завершил мою мысль белый и смахнул каплю хреновухи с щеки. Он иногда плакал, умел это.
День продолжился с черноголовым.
Черноголовый разводился с женой. Он не любил женщин, зато они любили его безусловно и проникновенно. А черноголовый любил политику, ему нравилось находиться внутри нее и делать резкие движения.
Он быстро сделал жаркую карьеру, и его безупречно красивое лицо, гимназическую осанку, прямые жесты возмужавшего, разозлившегося, но по-прежнему очаровательного Буратино часто можно было наблюдать на собраниях упырей, отчего-то именовавших себя политиками.
Черноголовый поднялся так высоко, что я боялся, хватит ли нам сил теперь дотянуться руками для рукопожатия. Но вечерняя наша встреча успокоила – хватило легко. Объяснялось все просто: я нисколько не завидовал ему, а сам он не терял с плеч крепкой головы, по-прежнему глядя округ себя и внутрь себя иронично.
