Турен появился в рекламной конторе в разгар опроса сотрудников.
Он решил пройтись по комнатам, покопаться в бумагах, набросках, проектах текстов, плакатах, полистать папки, книги, украдкой почитать письма - словом, прикинуть что к чему.
Казалось, он решил подышать здешним воздухом, чтобы разобраться в обстановке или на худой конец выудить хоть что-нибудь полезное.
Улофссон и Хольмберг узнали очень немного в дополнение к тому портрету Фрома, который нарисовала Инга Йонссон.
Действительно, характер у него был вспыльчивый. Но никто как будто не принимал этого по-настоящему всерьез. Все считали его поведение тем, чем оно и было на самом деле,- позой. Возможно, оборонительным средством. Или защитной реакцией. Или ребячеством.
Или порождением суетного ума.
Во всяком случае, сделать однозначный вывод было трудно.
Подтвердилось и его упрямство, и чопорность. Скорее всего, это тоже была своего рода маска. Или следствие воспитания и той среды, в которой он вырос.
Консерватизм его взглядов никто сомнению не подвергал.
Правый консерватор старой закваски, как иронически выразился художник Ларе Эрик Линдер, полноватый жизнерадостный мужчина в очках и жилете.
Его поддержал Бертиль Линдау, высокий, с изрытым морщинами лицом, холеной бородой и весьма острый на язык.
- Он вечно ругал нынешнюю молодежь,- сказал Линдер.
- «Левацкие подонки» - так он их называл,- уточнил Линдау, работавший в фирме фотографом.
- В первую очередь он поливал студентов,- продолжал Линдер.
- «Левацких гнид», по его словам,- подчеркнул Линдау.
- Вечно твердил, что раньше, мол, было совсем иначе,- сказал Линдер.- Студенты сидели тише воды ниже травы. Учились и занимались тем, чем положено. А
теперь, мол, житья от них не стало. Потом он еще ворчал, что студенты подрывают репутацию города. И себе тоже вредят. Но не думайте, будто он стриг всех под одну
гребенку. Есть, мол, и хорошая, правильная молодежь. И ей приходится страдать из-за того, что вытворяет меньшинство. То бишь, радикальные элементы.
- Помню,- заговорил Линдау,- однажды… кажется на празднике фирмы, сидели мы с ним в уголке и болтали. Вдруг он, как всегда, ни с того ни с сего завелся и пошел разглагольствовать, любимого конька оседлал. Я дословно не помню, но смысл был примерно такой: до тошноты опротивели ему все эти радикалы, плетущиеся в хвосте у
