— Да почти что… — и командира снова вынесло наружу, и он еще дольше там маялся, травил, кашлял, сморкался.
Бывает такая усталость, такая нервная перегрузка, когда и шевельнуться невозможно, и сон не идет. Мы постепенно отходили, молча свертывали цигарки и курили, курили.
Вернулся с улицы новый командир, запнулся за кого-то, рухнул в темноту.
— Тихо ты, блядь! На ногу наступил! Чего скачешь, как блоха по жопе? Пришел — ложись!.. — и утих командиришко, затаился в потемках. Но ему, видать, неловко чего-то было, хотелось воссоединиться с нами, и он подал из темноты голос:
— Товарищи! А, товарищи?!
— Чего тебе?
— Хотите, я вам стихи почитаю?
— Чево-о-о? — сразу шевельнулось и село несколько человек.
— Стихи почитаю. — и, не дожидаясь ответа и согласия нашего, начал:
В полях по-волчьи воет снег в обыденной обиде.
Прошло пять лет и я во сне глаза твои увидел…
Стихи он читал хорошие и хорошо, наверное, читал, да нам-то было не до стихов, и мы никак на них не отзывались. А взводному хотелось сойтись с нами и сразу понравиться, и он не выдержал:
— Неужели и стихи вас не тронули?
Большинство ребят из взвода все же отошло, поуспокоилось и уснуло под мерный голос лейтенанта, что-то складно, убаюкивающе говорящего. Лишь помкомвзвода не вздохнул, почти выстонал, проваливая себя в шинель, ссохшуюся от грязи:
— Господи! Каких только мудаков к нам не шлют!..
Трудно мы сходились с молодым, кудрявеньким и нежным Чередиловым, а он с нами и того трудней. Везде лез, пытался таскать с нами тяжести, копать землю — и совсем засуетился, совсем издергался, извиноватился. В Карпатах, ночью, при переправе через ручей, вскипевший и одуревший от дождей, мы почти на себе перетаскивали машины, орудия, снаряды. Прямым попаданием зажгло впереди нас застрявшую машину, груженную реактивными снарядами для крупных установок. Эрэсовцев как корова языком слизнула из кузова, мы отпятили нашу машину подальше. А Чередилов мечется меж нас:
— Товарищи! Снаряды ж! Для катюш же! Ценность!..
— Пусть баре-эрэсовцы и таскают свою ценность! У нас своей работы…
И тогда Чередилов бросился к горящей машине. Ему орали, погнались было за ним, потому что уже задрыгались, зашевелились накалившиеся в горячем кузове снаряды, и, когда Чередилов приблизился, запрыгнул в кузов машины его смахнуло в мутный ручей выплеском белого пламени из реактивного снаряда и горящего, будто вехотку завертело, понесло еще одного нашего взводного по воде…
Младшего лейтенанта Чередилова мы помнили, может, из-за стихов, но скорее из-за такой его никому не нужной смерти. Жалели.
