Далеко внизу, за отрогами гор, плоской равниной тянется на запад Испания. По равнине тонкими нитями, отливающими на солнце серебром, извиваются реки. Мирная страна — в небе ни облачка, даже птиц не видно. С вершины не различить домов. Разгулявшийся ветер хлещет по гребню, норовит сбить с ног. Здесь чувствуешь себя в непосредственной близости к Времени, к Смерти, к началу мира и к его концу. Хочется воздеть руки и, как планер, отдаться ветру, кружить, парить, а потом мягко опуститься вниз.
(Февраль)
Пока не увидишь чужую страну своими глазами, в ее существование как-то не верится. Наш спуск на рысях с испанского склона Пиренеев чем-то напоминает мне мое путешествие во Францию девять лет назад: после тринадцати дней на море мне донельзя приелась и его бескрайность, и его мощь, а на четырнадцатые сутки, пробудившись далеко за полночь, я то ли в полудреме, то ли наяву увидел, как мимо иллюминаторов один за другим проплывают яркие слепящие огни. Когда же поутру я вышел на палубу, мне в глаза бросилась французская надпись на молу! Здешняя обстановка дает совсем иные впечатления, но ощущения рождает те же самые. Здесь перед нами горный пейзаж во всем его великолепии: громады гор, в чьих очертаниях сочетаются живописность и уродство, пробковые деревья, с чьих стволов кору обдирают так же основательно, как ворвань с кита; оливковые рощи с их матовой серо-зеленой листвой, где уже зреют оливки; лимонные деревья, с которых — и это в феврале! — свисают яркие, как елочные фонарики, плоды.
Внизу по склону гор лепятся дома, дома добротной каменной кладки и сложенные из чего попало: кирпича, валунов, тесаного камня, — все под черепичными крышами. Три женщины в черном поднимаются по склону, задрав головы, они следят за нашим спуском. Мы подходим поближе и видим, что это бедные крестьянки: одна молодая, другая пожилая, третья совсем старая. Две улыбаются нам и говорят: «Salud! Salud, compañeros!»[25] Старуха молчит. Озябшие, голодные, выбившиеся из сил, мы снова плетемся вниз, изредка оборачиваясь на женщин — первых встреченных нами жителей Испании. Нам интересно, что они думают о нас, чужеземцах, одетых на чужеземный лад, которые приехали воевать бок о бок с их мужчинами и не побоялись ночью перевалить через Пиренеи. Они не знают нашего языка, мы — испанского.
Внизу тянется твердо утоптанная тропинка — издалека она кажется белой; чем больше мы приближаемся к ней, тем сильнее наше волнение. Откуда ни возьмись появляются двое солдат, на их плечах не плащи, не пальто, а одеяла; каждый несет ружье. Красные пятиконечные звезды, звезды республики, красуются на их шапках. Широко улыбаясь, солдаты преграждают путь нашей колонне — в ней сейчас примерно полсотни человек, — пытаются нам что-то втолковать. Трое-четверо наших ребят уже воевали в Испании и теперь возвращаются с побывки домой, они могут с грехом пополам объясниться по-испански. Остальные плотным кольцом окружают солдат, тщетно пытаются разобрать, что они говорят, суют им сигареты и шоколад. Мы усаживаемся на обочине твердо утоптанной тропы, солнце почти не греет; пока мы ждем обещанные нам солдатами грузовики, холод пробирает нас до костей. Так мы сидим чуть не два часа — кто дремлет, кто курит, — пока на западе не показываются два грузовика: на их подножках висят солдаты, они радостно машут нам винтовками. Наши парни просыпаются с новыми силами, будто это не они только что падали от усталости, мигом прыгают в открытые кузова грузовиков; грузовики снова трогаются в путь, держа курс на запад. Мы набиваемся в открытый кузов грузовика как сельди в бочку, при каждом толчке валимся друг на друга, хохочем, вопим и приветствуем каждого встречного оглушительными выкриками: «Salud!» и «Víva la República!»
