Зябловский залился гомерическим хохотом:
– Оставьте, милостивый государь! Россия – страна крестьянская, оно составляет около восьмидесяти процентов населения!
– Никто не сомневается, – вступил в разговор Ковалец. – Вот только в плане политической и культурной активности деревня сильно отстает. Крестьяне, в основном, удовлетворены результатами революции и терпеливо занимаются своим прямым делом, покорно позволяя большевикам укреплять власть террора. С молчаливого попустительства многомиллионной сельской провинции большевики проводят – и будут проводить! – угодные им решения, чинить произвол над гражданами России, в том числе и над самими крестьянами.
– Ну разумеется, – развел руками Зябловский. – Ленин еще в сентябре семнадцатого писал, что покуда есть государство – нет свободы. Когда будет свобода – не будет и государства. Именно поэтому народники, а вослед за ними и ваш покорный слуга, ратовали за уничтожение любого государства и создание союза свободных крестьянских сообществ.
– Любое государство в той или иной мере – институт принуждения, – вставил Фунцев. – Однако как без этого обойтись?
– Обойтись без принуждения невозможно, – подхватил мысль Якушкин. – Иначе – анархия, хуже нашей в восемнадцатом году. Вопрос в сущности государства, степени его демократизации, стойкости правовых институтов.
– Изменение правового статуса землевладения неизбежно приведет к изменению сущности государства, – упрямо повторил Зябловский.
– Да кому, простите, надобно менять этот статус? – фыркнул Якушкин. – Крестьянам покамест и без того неплохо. Уж не самим ли большевикам?
– Как показывает опыт Октября, изменение политической ситуации в стране может организовать группа единомышленников, – неторопливо проговорил Ковалец.
Зябловский покачал головой:
– Попахивает сектантством. Мы в молодости этим грешили.
– Отчего же, – усмехнулся Ковалец, – сильный подпольный союз с опорой в различных слоях населения, армии и властных структурах имеет шансы на успех.
Зябловский отдал в сторону Ковальца вежливый поклон:
– Как показывает опыт революционной борьбы, опорой любого освободительного движения выступает молодежь. Могу без ложного хвастовства заявить, что за пятьдесят лет деятельности выпустил из стен университета тысячу-другую студентов. Многие из них стали революционерами. Но кем? Народниками, эсерами, анархистами, кадетами, социал-демократами. Все эти партии, кроме радикалов-большевиков, уже принадлежат прошлому. Нынешний студент – совершенно иного свойства! Идеалы начала века для него безнадежно устарели, он находится под гнетом сильнейшей пропаганды. Разгромленный намедни, самый мощный антибольшевистский молодежный союз нашей губернии – и тот по своим взглядам был марксистским!
