Бодрящий октябрьский ветерок забрался под распахнутое серое пальто Модеста Романовича, он поежился, надел шляпу и наконец увидел Решетилова.
– А вот и Саша! – воскликнул Якушкин и, бросив наземь желтой кожи чемодан, обнял доктора.
Друзья троекратно расцеловались, обменявшись привычными приветствиями.
– Тут, Сашенька, спутник мой, – опомнился Якушкин и поманил среднего роста военного. – Рекомендую: Ковалец Нестор Захарыч, будущее русской военной мысли и прекрасный, верный России человек.
Ковалец козырнул и протянул руку. Решетилов с поклоном ответил на рукопожатие и пристально осмотрел гостя.
Он походил на большого красноармейского начальника из «бывших». Именно таким служакам, вчерашним офицерам царской армии, война, рвение и лояльность к новой власти позволили сделать головокружительную карьеру. К тридцати шести годам Ковалец (еще восемь лет назад обычный пехотный капитан) дослужился до чина комкора и вот уже третий год преподавал тактику в военной академии РККА. Внешность Нестора Захаровича не производила особого впечатления – гладко выскобленное скуластое лицо и глубоко посаженные зеленые глаза; капризно поджатые губы скорее говорили о чванстве и еле прикрытой гордыне.
…Отвечая на положенные вопросы Якушкина о собственном здоровье и успехах дочери, Решетилов повел гостей к пролетке.
Александр Никанорович очень хотел уйти от разговоров о политике и собирался занять москвичей всевозможными прогулками по городу, посещением ресторанов и длинными домашними обедами.
Поначалу план исполнялся – весь первый день гости провели в развлечениях. Однако утром субботы Якушкин недвусмысленно намекнул, что желал бы увидеться с теми, кому «глубоко претит большевистский гнет». Решетилов попытался увильнуть, сказав, что таковых уже не имеется, но Модест Романович пригрозил «смертельно обидеться». Скрепя сердце Александр Никанорович обещал к завтрашнему ужину пригласить некоторых людей, «известных своим критическим отношением к власти».
* * *
Воскресным вечером за ужином у Решетилова собралось пятеро. Были приглашены университетский профессор Зябловский и заведующий Публичной библиотекой Фунцев.
Выбор Решетилова пал на них не случайно – оба считались в городе записными карбонариями и последовательными критиками Советской власти.
Василий Филиппович Зябловский еще в молодости слыл за вольнодумца и неоднократно «ходил в народ». Уже будучи профессором истории, протестуя против самодержавия, он «тысячу раз», как говорили, отказывался от кафедры и столько же раз возвращался. Зябловский откровенно гордился тем, что на протяжении долгих лет не изменил идеалам «крестьянского социализма». Сам внешний облик семидесятидевятилетнего старца подтверждал его приверженность взглядам народников – Василий Филиппович носил бороду лопатой, спутанные космы до плеч и русские длиннополые сюртуки. Невзирая на преклонный возраст, Зябловский держался молодцом, – спящие студенты не могли укрыться от острого глаза профессора даже на задних скамейках аудиторий.
