Поднявшись на площадку, священник кивнул замершим в ожидании воинам и огляделся. К северу от него под лучами весеннего солнца сверкали воды залива Нотр-Дам, голубые и чистые, сливавшиеся вдали с безоблачным бирюзовым небом; на юге, западе и востоке высился лес, обнимая просторную бухту темно-зеленой подковой. Сколько видел глаз, ни один дымок не поднимался над кронами елей и сосен, ни одна дорога не рассекала лесной океан. Край тут был безлюдный, покинутый людьми тысячи лет назад, ибо охотничьих угодий и мест для огородов и пастбищ хватало на материке, а рыбачить в прибрежных водах стало занятием опасным — океан кишел гигантскими хищными рыбами, от коих не спасали ни гарпун, ни лодка, ни пирога. И сейчас, как заметил Иеро, три или четыре акульих плавника резали поверхность бухты, словно напоминая пришельцам, что эта частица мира людям не принадлежит.
Надолго ли? — подумал он. Внизу уже вырос поселок, полсотни хижин, собранных на атвианский манер из вкопанных вертикально бревен, за ними пластались длинные низкие корпуса мастерских и складов, у берега тянулся причал, сложенный из массивных валунов, и на нем, на прочном деревянном настиле, высилась мачта для флага и блистали начищенной бронзой четыре орудия. Когда-нибудь здесь будут город, крепость и гавань, откуда корабли отправятся в Европу и дальше, в сказочные страны, Африку, Индию, Аравию, дабы проверить, жив ли там человеческий род и не нуждается ли в подмоге… В крепкой руке, которую протянут им Аббатства, в знаниях, просвещении и защите от Нечистого…
Но до этого было еще далеко, и священник, вздохнув, шагнул в овальный люк гондолы.
Она представляла собой обширное вытянутое помещение с плоским полом и закругленными стенами, похожее на корабельный трюм, тридцати шагов в длину и десяти в ширину; в задней ее части был уложен груз, мешки, ящики, корзины и бурдюки с пищей, водой и снаряжением, а в середине, на откидных койках у бортов, под с небольшими круглыми окнами, расположились седобородый эливенер и два северянина-морехода. Горм грудой коричневого меха свернулся у ног брата Альдо и будто бы окаменел; лишь громкое сопение доказывало, что он еще жив и изо всех сил старается бороться с паникой.
Впереди гондолу перегораживала стена со странной дверью, которая не распахивалась и не откатывалась вбок, как дверца люка, а складывалась гармошкой, чьи полосы как бы слипались друг с другом; сейчас она была сложена, и за ней виднелась пилотская кабина с шестью удобными креслами и пультом, мерцавшим скудной россыпью огней. Среди желтых, зеленых и алых лампочек мертвым антрацитовым блеском отсвечивали прямоугольные и круглые экраны, чье назначение являлось большей частью неясным; но самый большой из них, справа от кресла пилота, светился как огромный голубой глаз, расчерченный сеткой темных линий.
