— Час вечернего дождя, — с грустью сказал профессор. Когда-то дождь вдохновил меня на первые стихи, а теперь он напоминает мне о ревматизме, от которого почтенные коллеги так меня и не избавили. Впрочем, я сам виноват. Лет пятьдесят назад, во время экскурсии на Венеру…
— Неужели вы думаете, профессор, что я поверю, будто у вас нет других забот и вы пришли болтать со мной от безделья?
— Нет, но я хочу, чтобы вы поверили: ваше выздоровление очень важно и не только для вас одного!
— Понимаю, — усмехнулся космонавт. — Забота творца о долговечности его творения…
Профессор вздрогнул, но продолжал, не оборачиваясь, смотреть, как за окном самолеты метеорологической службы собирают тучи для вечернего дождя. После продолжительной паузы, казалось бы, без всякой связи со всем, что сейчас было сказано, он произнес:
— Как вы знаете, много веков назад был так называемый период Средневековья…
— С той же логической последовательностью я мог бы сообщить вам, — прервал его космонавт, — что у моего отца была чудесная коллекция ракушек с планеты Альфа Центавра…
— В те времена встречались и такие чудовища, — невозмутимо продолжал профессор, — которые умышленно калечили детей и заставляли их попрошайничать или показывали их на ярмарках, как настоящее чудо природы. Несчастные уродцы приносили немалый доход… Вот такие «творцы» очень заботились о долговечности своих творений…
Между тем тучи уже слились в неподвижную массу, напоминавшую по форме гигантскую медузу. Самолеты исчезли. Антенна метеорологического центра на какую-то долю секунды раскалилась докрасна и выбросила в небо ослепительную молнию. И тотчас же из «медузы» вырвались мириады серебристых щупалец.
— Я не хотел обидеть вас, — тихо сказал космонавт. — Но вы должны понять меня. Ощущение полной бесполезности…
— Бесполезности?
— Я родился на борту космического корабля, исследовавшего звездную систему Барнарда. Это была ракета эпохи начала освоения космоса: старт с наземной площадки, атомный двигатель и… скорость, которая сейчас показалась бы просто смешной. Два десятилетия в состоянии невесомости… два десятилетия свободного падения с короткой передышкой на совершенно негостеприимной планете, единственное сходство которой с Землей сводилось к той же длине суток.
Я легко переносил все эти трудности, потому что вообще не знал еще жизни в земных условиях. Остальные члены экипажа тоже быстро привыкли к невесомости — у них за спиной был опыт многочисленных полетов. У всех выработалось особое чувство, близкое к тому, которым обладают птицы.
