Слякотная осень | страница 2



Председатель колхоза «20 лет Октября» с бухгалтером и двумя правленцами пробился на тракторе в Выдрино, походил, походил, искурил три пачки папирос и крякнул, как осевший брус на старой избе: «Вот это хомут так хомут нам надели! И потника на нем нету. Одни клещи…»

Вечером он маленько выпил со своим однополчанином и соратником по окопам Еремеем Чердаковым, всю ночь напролет проговорил и прокряхтел на полатях, сквозь зубы матеря клопов, судьбу свою, необиходную бабу Еремея, самого Еремея он наматерил утром и назначил бригадиром.

Еремей Чердаков принял бригадирство мрачно, однако безропотно. Вернувшись с войны в конце сорок третьего года по инвалидности, он перевидал всякое. Был он и председателем колхоза, и замом, и парторгом, и бригадиром, и пастухом. Небольшого ростика, плотный, чуть кривоногий, в рыженькой щетинке, с рыженькими же, с годами истончившимися детски-пуховыми волосами на голове, он всегда бодро повторял одно и то же: «Ничего, бабы, не робей!.. Бывает хужее…» — И помогал колхозницам чем только мог, даже собственной плотью.

В Выдрино половина ребятишек были рыжей масти. Жена Еремея спервоначала нервничала, окна била у соседок, после смирилась, всех ребят стала звать Чердаковыми и даже хвасталась: «Эвон у меня сколько мужиков-то! Под старость горя знать не стану — прокормят!»

Еремей Чердаков, получив пост бригадира, ни в облике, ни в поведении не переменился, продолжал жить так же, как жил до этого: пас уцелевшую от падежа скотину, организовывал заготовку дров для начальной школы и для учительницы, гонял ребятишек с реки, если они уже совсем от дому отбивались, уши драл без разбору, зная, что все они свои — наши, латал крыши на избах, стеклил окна, подпер в Пашкино завалившуюся овчарню с озерной стороны и велел починить невод да сбиваться на лодочный мотор, чтобы купить его в складчину.

В селе, между тем уже и без того наполовину обезлюдевшем, заколочено было еще несколько изб, и хозяева их потихоньку отбыли в неизвестном направлении.

Бывало уже, спасали выдринцев Пашкинские озера — в сорок шестом году все лето и осень булькались в них, цедили воду неводом. Еремей возил рыбу в леспромхоз, оттуда взамен плавил хлеб, соль, керосин, иной раз и сахарку ребятишкам.

Приободрились бабы, они хорошо понимали: пока Еремей Чердаков с ними и за них — сам черт им не брат, выживут они и дождутся лучших времен. Беречь только надо мужика, работой шибко не неволить, кормить получше и выпивку зорко стеречь — лютой на выпивку Еремей, чуру совсем не знает, после хворает, переносье у него синее делается, зубы стучат, по вискам, по шее и под мышками пот выступает клейкий, как мед. Сам он в такую пору на свет белый не глядел, прятался на сеновале и, коли попроведает его какая бабенка, сиплым, сгоревшим голосом кричал, будто в лесу: «Навязалися на мою голову! Брошу всех! Сбегу либо утоплю-у-уся-а-а!..»