– Рассказывай! – протянула она. – Кислятина! Капнешь такой кровью на дрова – пожар! Ты себе зубов не заговаривай.
Я спросил серьезно:
– А что же мне делать?
Она засмеялась.
– Смотри, какой непонятливый! Что все делают.
– Нет, скажи – что? – настаивал я, снова начиная волноваться. – Прямо говори!
– Да я же прямо и говорю, – возразила она, удивленная. – Без фокусов. Истрать пару десяток, как из бани выйдешь – свеженький, легонький, не голова – воздух!
Она наклонилась ко мне, дразня и маня улыбкой, взглядом, плечами, приглушенным голосом:
– И не сомневайся – ублажу! Для тебя постараюсь – ближе жены буду. Все увидишь, чего и не думаешь!
Я тряхнул головой, рассеивая дурман и показывая на ее ноги:
– Это что ли увижу – надписи? Нечего сказать, удовольствие.
Она захохотала:
– А чем не удовольствие? А не хочешь, не смотри. Я ведь делала для себя.
Она заметила на моем лице недоверие.
– Нет, правда! Не веришь? Сколько раз бывало, раскроюсь в бараке, погляжу на одну ляжку, порадуюсь – хорошо, когда по горячему, слаще сахару. И вспомню то одно, то другое, как было. А на другую посмотрю – заплачу тоже полегчает. Театр в штанишках, на все требования – не так, скажешь?
Теперь и я смеялся. Мы хохотали, глядя друг на друга. Она спросила задорно:
– Или не нравлюсь я тебе? Какого тогда шута надо?
А то, может, деньжат жалко?
Я покачал головой.
– Нет, Стеша, ты собой очень ничего, вполне можешь понравиться. И денег мне не жалко, все бы отдал с радостью. Но не могу я по-вашему – без души. Боюсь, ты этого не понимаешь.
Она встала и вызывающе сплюнула на пол.
– А чего не понимать? На дармовщинке покататься любишь. Без денег можно только с милой и Дунечкой Кулаковой… Мне цыганка ворожила на вашего брата – все короли марьяжные, деловое предприятие. А в милые я тебе не гожусь, понял! Удовольствие оказать – это моя работа, а для души я с человеком, может, плакать буду!
В этот день после обеда пропал и Дацис. Я заходил к нему в аналитическую познакомиться с результатами последних анализов, но обнаружил, что он и не приступал сегодня к разделке проб. Появился он только перед вечерним разводом и казался таким усталым и сонным, что я, не желая затевать ссоры, промолчал.
Вечером у Сеньки снова была пьянка. Я ушел из барака, чтоб не участвовать в ней, и весь вечер шатался по зоне. Я наталкивался в темноте то на столбы, то на проволоку. Я проклинал себя, злился, гордился собой. Нет, я не такой, как они! Ах, почему я не такой? Живут же они, почему мне не жить? Человек – животное, и незачем себя обманывать. Что нужно Сеньке от его марухи? Только простые, как мычание, отправления. Хлеб он ест с большим удовольствием, ну и правильно – любовь проще хлеба, она первичней, хлеб еще не выдумали, а уже любили. Зачем же ему ревновать, ему хватает, пусть и другим достанется, ведь не ревнуют же, когда оставшийся хлеб берет друг? Вот она невыдуманная философия жизни – принимай любовь, как хлеб, сам насыщайся, дай насытиться другому. Не жадничай, тебе хватит, это важно. А ты обряжаешь кусок черствого хлеба, как бога, не насыщаешься им – поклоняешься ему!
