За те несколько дней, проведенных в камере, они стали друзьями. Однако после освобождения пути их разошлись до осени: по решению Учебного комитета Леонид был исключен из института. Тут же его выслали из Петербурга, и он, вместе с братом Германом, тоже участвовавшим в беспорядках и наказанным таким же образом, уехал в Казань.
В конце лета, правда, братья были восстановлены в институте, хотя и без перевода на следующий курс.
В октябре состоялось собрание студенческого кружим пропагандистов, на котором решался вопрос о создании центрального рабочего кружка и об объединении всех рабочих кружков в единую организацию. Тогда заговорили о нехватке пропагандистов-интеллигентов, и Михаил предложил кандидатуру Красина.
Тот согласился сразу. Выбрали ему конспиративную кличку — Василий Никитич. Перед тем как Леонид пероый раз шел в рабочий кружок, Бруснев напутствовал его: «Продумайте порядок занятий с рабочими, обязательно проверяйте усвоение. У нас уже есть среди рабочих такие, которым по плечу стать в самое ближайшее время рабочими вождями!»
Молодой пропагандист не подвел Михаила. Сам Федор Афанасьев, на квартире которого собирался кружок, одобрительно говорил о Красине.
Однако быть пропагандистом Леониду довелось недолго, всего полгода. До шелгуновской демонстрации На другой день после нее Михаилу в институте сообщили тревожную новость: утром, когда братья собирались в институт, к ним пришли два жандарма с околоточным надзирателем, Леонида арестовали и препроводили в градоначальство…
В тот же день Михаил узнал об исключении Леонида из института и о его высылке в Нижний. А на другой день, к вечеру, Михаил отправился на Забалканский проспект, на квартиру к братьям Красиным, чтоб попрощаться с Леонидом, которому полицией было предложено немедленно покинуть Петербург и отправиться к месту высылки.
Проститься с ним пришло еще несколько студентов-технологов — Роберт Классов, Глеб Кржижановский, Степан Радченко… Раньше других пришли Люба Миловидова и Надя Крупская.
Леонид держался бодро, как всегда, даже какая-то отчаянная веселость была в нем. Когда Михаил попенял ему, перед самым расставаньем, мол, досадно, что и «сгорел» ни на чем, и образование не завершил, он, усмехнувшись, так знакомо свел тонкие брови, потер резкую складку над переносьем, возразил:
— Ну, образование в общем-то уже получено, пайден, так сказать, сам источник света, составлены по основным, для меня, вопросам определенные честные убеждения… Это — уже немало! Это — уже мое!..
