— Вот как… — пробормотал Кашинский, деланно-сердито насупившись, — однако, болтливы эти сороки…
— Я слышал от Стрелковой: этот Бруснев — весьма сильный марксист… — заметил Егупов.
— В теориях мы все сильны, — Кашинский, ухмыльнувшись, щелкнул пальцами, — вот в смысле практическом… Тут нужны дельные и решительные люди! Иначе все может потонуть в одной лишь подготовке и болтовне… Вы ведь, Михаил, тоже за решительные действия?..
— Я?.. Я — да, за решительные! — кивнул Егупов.
— Ну так вот: через два дня мы собираемся на квартире у Бруснева… — Кашинский взял листок бумаги и, быстро написав на нем несколько слов, протянул его Eгуповy. — Тут — адрес Бруснева. Живет он в Малом Тишинском переулке, отсюда — рукой подать. Да и от вашей квартиры это не так уж и далеко. В общем, найдете! Собираемся в семь вечера. Приходите! И вы, Виктор, приходите!.. Только — осторожность и осторожность!..
Начальник отделения по охранению безопасности и порядка в городе Москве отдельного корпуса жандармов подполковник Бердяев не любил визитов в кабинет московского обер-полицмейстера генерал-майора Юрковского. Нелюбовь эта объяснялась многими мотивами. Первейший среди них: слишком часто Юрковский совал свой полицейский нос в дела отделения, то бишь, — в жандармские дела. Вмешивался, «путал карты», указывал… Наверное, о таких, как Юрковский, сказано «дядя всему свету»: всех норовит поучать, всем дает советы и наставления…
И еще одна скверная манера, вернее, начальственная привычка Юрковского, унижающая его, Бердяева, достоинство: ни разу не было такого, чтоб тот проявил так называемую «вежливость королей» — точность. Еще не было случая, чтоб принял приглашенного посетителя в точно назначенное время. Обязательно поманежит в приемной… Правда, потом рассыплется в извинениях и любезностях, но в следующий раз все повторится. Так что от этих его извинений и любезностей Бердяев обычно лишь морщился (разумеется, отвернувшись, без демонстрации!).
Вот и на сей раз ему предложено было «немпого обождать» в приемной. Садиться он не стал. В раздражении подошел к высокому, слегка обметанному морозными узорами окну, остановился перед ним, заложив руки за спину, рассеянным взглядом окинул видневшиеся за окном дома. В стылом сером воздухе мелькали крупные хлопья. Над крышами во многих местах вились дымы — еще не окончена была утренняя топка печей.
Глядя на город, Бердяев вдруг вспомнил сочиненную им, еще в начале жандармской карьеры, прибаутку:
