К земле неведомой | страница 4



Трактиры и монополии были уже открыты, а потому попадались навстречу и пьяные. Впрочем, воскресная публика, при всем ее оживлении, имела довольно степенный вид, завидев пьяного, люди сторонились.

Михаил улыбался на ходу, поглядывая вокруг. Все это шумное многолюдство, все эти улочки и проулки, все эти напирающие па плетни, вроде бы ошпаренные жарой, густолиственные сады и зеленые лесистые горы, выглядывающие из-за них, и само ослепляющее, обливающее зноем небо — все это было его родиной, таким родным для него кавказским мирком. В самом имени этом словно бы сочеталось нечто болтливо-кипящее, жарко-оживленное и так по-доброму знакомое — Б а т а л п а ш и н с к.

Ему вспомнился вдруг первый приезд сюда осенью 1877 года, за год до окончания станичнойшколы, за год до поступления в Ставропольскую гимназию. Шел ему одиннадцатый год. Ездил он тогда в Баталпашилск с родителями и младшей из сестер — Дуней на осеннюю ярмарку. К той осени при родителях они остались лишь вдвоем: Гавриил и Яков учились в Ставрополе, в гимназии, две самые старшие сестры, Анна и Татьяна, были уже замужними казачками и жили не в родной станице. Дуня, вскоре после ярмарки, тоже покинула родительский дом, выйдя замуж за молоденького учителя станичной школы Долгова. На ярмарку тогда и ездили за свадебными покупками.

Незабываемая была поездка. Как поразила его баталпашипская ярмарка! Такого многолюдства, такого обилия всякой всячины он еще не видывал. На длинных тесовых прилавках, на возах-мажарах глянцевито посвечивали боками огромные полосатые арбузы, золотились дыни и тыквы, всюду развалом лежали груды виноградных гроздьев, грунт, слив, яблок… В воздухе стоял гогот гусей, визг поросят, в нем перепутано было ржание коней, блеяние овец, утробное урканье упитанных кабанчиков.

Все это, вместе с многоязыким гомоном кипевшей вокруг толпы, сливалось в один великий ярмарочный шум, от которого голова шла кругом. Глаза разбегались от пестроты нарядов казачок, желтые черкески казаков-новолинейцев ярко вспыхивали среди черных и коричневых бешметов и черкесок горцев — карачаевцев, абыдхезов, темиргоевцев… Он словно бы попал тогда в какой-то иной мир, в водоворот какой-то иной жизни, где только успевай смотреть и слушать… Осень стояла теплая, сухая, безветренная. Лесистые горы, подступающие к Баталпашинску с юга, млели под лучами яркого, но не жаркого солнца. Поблескивающие, лениво извивающиеся в теплом воздухе паутины текли куда-то на закат — за обмелевшую по-осеннему и по-осеннему сверкающую Кубань, за обрывистые известковые кручи ее левого берега, возвышающиеся невдалеке, над окраинными садами и крышами, будто какие-нибудь белокаменные исполинские степы, за которыми, чудилось, скрывался от его глаз еще более необычный, неведомый ему мир.