Я. Интеллектуализация мертвой природы? Вы не оговорились?
Он. Ничуть. Если хотите, очеловечение, одушевление. Вы возражаете?
Я. Я? Нет….. А на вашей планете долго длится жизнь личности, индивида?
Он (улыбаясь). Вы хотите знать, возможно ли бессмертие? Возможно. Но не нужно.
Я. Кому не нужно? Личности? Обществу? Природе?.
Он. Наши ученые нашли способ продления жизни, и каждый тиомец, если бы он пожелал, мог бы достичь того, что называют бессмертием. Но что такое бессмертие? Задавали ли вы себе этот вопрос?
Я. Нет, не задавал, хотя кому и интересоваться этим вопросом, как не мне… Бессмертие — это возможность победить время, дарованная личности наукой. Не так ли? Полная абсолютная победа над временем, над бренностью.
Он. А кому нужна эта победа? И победа ли это, а не поражение ли?
Я. Не понимаю.
Он. Вдумайтесь и поймете. Смерть не может и не должна исчезнуть.
Я. Но человек всегда считал смерть злом и слепой необходимостью, победой косных сил…
Он. Бессмертие еще хуже смерти. Получив бессмертие, личность перестает быть личностью, она лишается конца, а значит, и начала. Личность связана с историей, со своим временем. А становясь вечной, она отрывается от мгновения, от истории, от общественного бытия. Наше общество нашло желание быть бессмертным неэтичным, противоречащим нравственной сущности тиомца. И отказалось от него. Отодвинуть свой конец — это одно, но лишить себя конца, приобщиться к бесконечности — это значит освободить себя от времени, противопоставить себя жизни, всему ее смыслу. Возникновение и смерть — нет, тиомец не захотел пожертвовать всем этим ради сомнительного и противоестественного блага личного бессмертия.
Я. Довольно сильные доводы. Они почти меня убедили.
Он. Почти? Значит, у вас все-таки остались сомнения?
Я. А разве у. вас на Тиоме эта точка зрения одержала победу без борьбы? Разве все тиомцы думали одинаково?
Он. Разумеется, нет. Особенно защищали идею бессмертия те ученые, которые нашли способ ее реализации. Но в конце концов они согласились с доводами своих противников, и самым сильным и убедительным доводом был тот, что развремененный тиомец превратится в нечто вроде машины, лишится своей тиомской сущности, говоря на земном языке, расчеловечится.
Я. Нужно иметь много мужества, чтобы из философских побуждений отказаться от такого сильного соблазна.
Он. Мои однопланетцы предпочли быть смертными тиомцами, чем бессмертными машинами.
Он замолчал. Молчал и я. Мы смотрели друг на друга, и в эту минуту я думал о том, что, беседуя с таомцем, я приобщаюсь к миру, о котором, к сожалению, не знал никто из моих современников.
