Ограниченность этой идеи сразу станет очевидной, когда мы посмотрим на самые выдающиеся примеры ее воплощения. Ранний Рим и Спарта не знали философии, искусства, поэзии, литературы, широкой ментальной жизни, всей прелести и радости человеческого существования; их искусство жить исключало или не поощряло наслаждение жизнью. Они питали недоверие к свободной и живой мысли и эстетическому импульсу, какое неизменно испытывает исключительно этический человек. Дух раннего республиканского Рима сколько мог противоборствовал греческим влияниям, которые широко распространялись в обществе, закрывал школы греческих учителей, изгонял философов, а наболее типичные римские умы смотрели на греческий язык как на некую угрозу, а на греческую культуру как на мерзость; Рим инстинктивно чувствовал в ней врага, подступившего к его стенам, уга-дывал некую враждебную и разрушительную силу, смертельно опасную для его принципов жизни. Спарта (казалось бы, греческий город) допускала в качестве чуть ли не единственного эстетического элемента сознательного этического воспитания и образования военную музыку и поэзию, но даже при этом, когда появлялась необходимость воспеть военные подвиги, ей приходилось обращаться за помощью к афинянину. Любопытный пример влияния этого инстинктивного недоверия даже на широкий и эстетичный афинский ум мы находим в утопиче-ских построениях Платона, который в своей работе «Государство» счел необходимым сначала осудить, а потом и изгнать поэтов из идеального государства. Конец этих чисто этических культур ясно свидетельствует об их неполноцености. Они либо исчезают, не оставляя после себя ничего привлекательного и полезного для будущего человечества или же оставляя очень мало (как исчезла Спарта), либо разрушаются в результате мятежа сложной человеческой природы против противоестественного ограничения и подавления, как разрушилась этическая культура раннего Рима, выродившаяся в эгоистическую и зачастую оргиастическую распущенность Рима республиканского и имперского. Человеческий ум нуждается в мысли, чувстве, радости, расширении; стремление к расширению собственных границ заложено в самой его природе, и ограничение полезно для него лишь в той мере, в какой оно помогает укрепить, направить и усилить его развитие. Он категорически отказывается называть культурными те цивилизации или эпохи, которые не допускали разумную свободу развития, — сколь бы благородными ни были их цели или сколь бы прекрасным само по себе ни было их общественное устройство.
