Машков поднял сапог и запустил им наугад в темноту за дверями.
– Брысь!
Мальчонка охнул и затопал быстро прочь.
Варя уже перестала смеяться,
Зато смех звучал в другом конце комнаты. Смех и звон монет. И бубен.
Машков подошел к дверям, по дороге едва не споткнувшись о собственный сапог. Тот, которым бросил в цыганенка.
– Черт побери!
Он вышел назад в комнату к Забродскому. По полу ползала голая Земфира – та, что еще недавно ублажала его. Теперь Забродский бросал ей монеты и наблюдал за тем, как Земфира собирает их на четвереньках, выставив кверху круглый задик.
– Цыпа, цыпа!
Машков покачал головой. Подобные вещи ему не могли понравиться. Забродский, однако, вскоре прекратил забавляться. Наверное, монеты кончились, подумал Машков.
Девушка на полу улыбнулась ему.
Забродского теперь развлекала ее товарка – тоже нагая, с обвислой грудью, но видимо сноровистая, поскольку привередливый обычно Забродский не выказывал никакого неудовольствия. Проворная девица старалась вовсю, не обращая внимания на Машкова. Липкий фонтанчик ударил едва ей не в лицо. Цыганка рассмеялась, смех ее прозвучал хрипло.
Бестии, сраму не имут, подумал Машков и прошел мимо них к столу. Поискал среди бутылок не початую.
– Что ты мрачен так, Машков! Туча прямо, а не человек. С таким лицом в монастырь только!
И засмеялся. Девушка рядом с ним, засмеялась тоже.
– Принеси и мне вина, товарищ! – попросил Забродский, протягивая руку в драматическом жесте.
– Не принесу, не проси! – сказал Машков, поворачиваясь к нему.
Земфира сопела у его ног, отыскивая закатившуюся монету.
– Смотри, смотри! – показал на нее пальцем Забродский. – Она тебя любит, Машков!..
Так почему же ты не хочешь сделать одолжение старому товарищу?! Представь, к примеру, что я ранен в сражении и не могу встать!
Да потому не хочу, что гусь свинье не товарищ, подумал про себя Машков, но вслух говорить не стал.
– Если бы ты был ранен, – сказал он, – это было бы совсем другое дело!
– Эх, Машков! – огорчено сказал Забродский. – Истинно говорю тебе – есть в тебе нечто поповское!
Сбоку в глубине дома, что-то разбилось. Все тот же мальчишка пробежал через комнату – побежал собирать осколки. Здесь, повсюду в темноте все еще сплетались тела, пахло табаком и вином, и еще стоял особенный аромат разврата, круживший голову.
Варя по-прежнему возлежала на постели – ожидала его, едва прикрыв бедра простыней. Сама того, не зная, приняла позу Данаи. Цыганская Даная, а Машков, выходит, цыганский Зевс.
