– Я-то все ждала тебя! – сказала она, посмеиваясь так, словно знала, что ничего не случится, пока она не захочет. – Ждала, а ты не едешь. Забыл свою Варвару!
– Не забыл, не забыл. Люблю я тебя! – говорил Машков, обнимая ее.
– Любишь?! – зубы у нее были белыми – смех заливистым.
Только у цыганок такой смех. Странные создания.
Пальцы его мяли ее груди через платье, торопились к телу. Варвара запрокинула голову, сама спустила платье с плеч.
Вот ведь бестия, думал про себя Машков, любуясь красотой ее. Груди, крепкие, словно яблоки. Он приник к ним, стал целовать, нежно и в то же время крепко сжимая их. Он хорошо уже знал ее привычки, знал, как быстро она распаляется.
– Ты мне на погибель явилась! – шептал он.
– Бога побойся! – отвечала она, вздыхая. – Глупости говоришь!
Вот она совсем выскользнула из платья. Легко, словно змея из опостылевшей старой кожи. И Машкову думалось спьяну, что ей и не след одевать что-либо. Пусть вот так и живет. Как Ева – праматерь. Голая.
– Ева! – сказал он. – Ты Ева!
Варя не поняла, как не понимала французского, на который он то и дело переходил, но сейчас это было неважно. Они и сам не понимал, что говорит, кровь ударила в голову. Варя пьяно смеялась, прижимая его к своей груди. Ее руки нашли в полумраке пояс любовника, легко справились с ним. Свеча стоявшая рядом, вздрагивала, тени плясали.
– Я на тебе женюсь! – сказал он.
В ту минуту он, и правда, так думал. Она опять рассмеялась заливисто – трясла грудями, так что и мертвый бы зашевелился.
– Если захочешь – цыганом стану! – Машков уже и сам не понимал что говорил. – И уйду в табор.
– Бедный! – она хохотала. – Я в слободе останусь, а ты в табор уйдешь? Вот так, так!
Расстраивала этим смехом Машкова несказанно.
– Я тебя золотом осыплю, – сказал он упрямо.
– Золото! Вы мужчины, все одинаковы, что цыгане, что гаджо. Золото, золото…
Руки вытянула над головой и встряхивала плечами, словно в танце. Груди с темными сосцами упруго подскакивали. Знала, что ему это нравится.
– Ну, целуй, целуй меня! – просила. – Не говори ничего.
Потом высвободилась, подошла к постели. Он пожирал ее взглядом, смуглое тело ее, крепкие ягодицы, спину. Свечи не гасили. Свечи горели, тихо оплывали.
Машков склонился над любовницей, жарко целуя ее в рот, она высунула язык, и он поймал его, мусолил. Руки цыганки гладили его спину, потом скользнули к низу живота, перехватив вздыбленный орган.
Варя перекатилась от края, освобождая место – теперь они поменялись позициями.
